– Ох, Наталья Григорьевна, до чего ж вы себя довели! – всплеснула она руками, стоило Прасковье выйти за двери, подошла, присела рядом, обняла, будто сестру, и разом стало как-то… неудобно, что ли. От Екатерины Юрьевны сильно пахло парфюмом и потом, а руки ее, бесцеремонно мявшие мои плечи, бока, трогавшие за волосы и лицо, были до того неприятны, что захотелось ударить.
– Бедная вы моя, бедная, – причитала компаньонка, переворачивая меня с одного бока на другой. – Вот что значит отсутствие в доме женской руки. Волосы, боже мой, что они сделали с вашими волосами! Солома, жесткая солома… Надобно будет репейное масло попробовать, а то жалко состригать. Мне, – доверительно сказала Екатерина Юрьевна, – репейное масло всегда помогает.
У нее были черные волосы, гладкие и блестящие.
– А для кожи ромашковый отвар… и комнату проветрить всенепременнейше. Как вы здесь находиться способны? – Екатерина Юрьевна сморщилась. – Запах, извините за откровенность, ужасающий. Но теперь все переменится, я вам обещаю… А это что за прелесть?
Она потянулась к ангелу, взяла в руки, повертела и небрежно поставила на стол, но дальше, к самому окну. Дотянусь ли теперь? Сказать, чтоб вернула, но…
– Мило, до чего мило! Обожаю подобные вещицы. Не представляете, давеча в магазине, маленькая лавочка, но хозяин из Петербурга товары выписывает, я у него ленты на шляпки беру и шпильки еще… так вот, давеча видела у него кое-что презанятное… брошь-камея… теперь такие в моде. Вы, верно, совсем о моде позабыли. Но я вам помогу…
Что ж, в некоторой степени Екатерина Юрьевна обещание сдержала.
Она была шумна и непоседлива, принимаясь то за одно, то за другое, она редко доводила дело до конца, могла бросить книгу с полустрочки или вышивку, прямо так, с воткнутою в натянутую ткань иглой, на что Прасковья, собирая и пяльцы, и нитки, бурчала про барство и невоспитанность.
Прасковья не права, воспитана Екатерина Юрьевна была отменно, и по-французски изъяснялась, и по-английски, и по-латыни, и даже медицине обучалась.