Готический ангел

– Увы, встреча с автором не принесла результата. Вернее, в сказку о снах и образах, возникающих в воображении, я не поверил. Видите? Левое крыло…

– Чуть меньше правого.

– Дефект камня. В дневнике прадеда о нем упоминается. Так откуда воображение господина Улича могло подсказать ему такие детали? Я пришел к выводу, что он лжет. Я оказался прав.

А я – дура. Любовь, чувство вины за мои обманутые надежды, за то, что у нас с Колей ничего не вышло… это только я могу ощущать себя виноватой перед кем-то, а Коля-Николай-Николя просто пользовался мною.

– На то, чтобы докопаться до истины, потребовалось достаточно денег и времени. Знаете, я слабо разбираюсь в живописи, поэтому приходится доверять другим. Последние полотна Улича вызвали настоящий ажиотаж. Экзистенциальная тоска, воплощение одиночества и сродство со Вселенной столь полное, что человек как единица бытия растворяется в ней, становясь чем-то большим. Это цитата, – пояснил Ижицын.

Экзистенциальная тоска… ну да, конечно, тоска. В нашем городе только и можно, что тосковать, перебираясь изо дня в день, понимая, что ты – никто… частица Вселенной, до которой этой самой Вселенной нет дела.

И почему я не плачу? Вчера все слезы вылила над чаем и подаренным когда-то – вот ведь глупая сентиментальность – портретом. А Ижицын отчего замолчал-то? Чего ждет? Пусть уж добивает, раз начал. Что он дальше скажет?

А что скажет Динка, когда узнает?

– С самого начала ваша личность показалась мне несколько… надуманной, что ли.

– То есть надуманной?

– Скорее уж нелогичной. Вы существуете в современном мире и тут же пытаетесь быть над ним. Возвышенная утонченность творческой души? Я в такое не верю. Признаться, поначалу подозревал вас в сговоре с господином Уличем, как-то не верилось, что человек может быть настолько наивным.

– Неужели?

– Злитесь? Когда злитесь, у вас глаза темнеют. Вообще вам нужно носить зеленое или лиловое, с рыжим хорошо сочетается, а черный вас гасит.

Он смеется. Он надо мной смеется, от этого настолько обидно, что… кажется, я все-таки заплачу.

– Простите ради бога. Я… я совершенно лишен чувства такта. Не хотел обидеть. Мне нужно, чтобы вы меня поняли, а выходит не то, совершенно не то. Вам лучше присесть. Давайте сюда.

Кровать неожиданно мягкая, а с балдахина свисает желтая кисточка. Прямо перед носом. Кисточка покачивается на шнурке, завиваясь то влево, то вправо, точно гипнотизирует.

– Первое совпадение, поразившее меня, – это ваш адрес. К тому времени я уже начал реставрацию особняка, и тут такой, с позволения сказать, сюрприз. Я позволил себе нагло влезть в вашу жизнь. Не в настоящее – в прошлое. И многое стало понятно.

– Что понятно?

Неудобно смотреть на него снизу вверх. Глаз не видно, лица тоже, поэтому разглядываю его свитер. Толстая нить, лохматая, колючая на вид, а цвет зеленый, блеклый, болотный, но зеленый. Он сказал, что мне тоже зеленое носить надо, а черное не идет.

А Динка утверждает, что черный идет всем. Стройнит.

– Девичья фамилия вашей матери – Шумская, так?

– Так.

– Расследованием совершенного в доме преступления занимался некий Егор Емельянович Шумский, ваш предок.

– Наверное.

– Совершенно точно. Я не знаю, каким путем попал к нему ангел, не хочу подозревать в воровстве, но… но, Василиса, он мне нужен!

– Ангел?

– Да. Сердоликовый ангел, подаренный когда-то Савелием Ижицыным своей второй жене. Это не просто безделушка, это символ, знак любви, если хотите, то душа этого дома… его сердце. Оно должно быть здесь, вернуться, тогда…

– Тогда ничего не изменится.

Сердоликовый ангел, бабушкин подарок, не маме, а мне, сказала – на удачу, сказала – теперь обязательно повезет в любви, а мне все не везло, ни в любви, ни в жизни. Это потому, что ангел – всего-навсего статуэтка, обыкновенная, грубовато сработанная и порой откровенно некрасивая.

– Считайте меня суеверным, но я полагаю, что изменится очень многое. – Ижицын присел на корточки, несолидно как… ему нужно быть солидным, граф ведь. И миллионер. А зеленый все-таки ему идет. – Сейчас вы просто обижены. В этом есть часть моей вины. Признаю. И прошу прощения, в том числе за обман. Сначала я думал, что просто предложу вам денег, много денег…

– И почему не предложили?

– Не смог. Вот глупость и мальчишество, Иван считает, что я немного ненормальный во всем, что касается Савелия Ижицына, может, он и прав, но… мне вдруг захотелось увидеть вас, не на фотографии, не в отчете детектива, а живого человека. Понять, кто вы… Возник этот дурацкий план с работой по найму; коллекции, вы правы, как таковой не существует, точнее, она есть, но не здесь, не в России, а то, что в ящиках, – старый хлам, который мне предложили за бесценок, оптом, так сказать. В нагрузку к мебельному гарнитуру.

– Хлам, значит.

– Хлам, – подтвердил Ижицын. В глазах, теперь не льдисто-голубых, а серых, ни капли раскаяния. Пощечину бы ему, звонкую, такую, чтоб сразу сказать, что я думаю по поводу этой шутки, которая и не шутка вовсе. Но я никогда не осмелюсь на пощечину. Воспитание не позволит. – Мне нужен был предлог задержать вас здесь.