Готический ангел

– Ну да, ничего. Почти ничего, если не считать, что в результате почти одновременно случилось два события. Первое – в палату к Юле Цыгунко проник Марков, который вручил очередное письмо, а вместе с ним и снотворное, немного, но девочке хватило бы. Впрочем, ведь не так важно, до смерти она отравится или нет, главное – прецедент, случай, способный привлечь внимание. Ну а второе – Иван попытался действовать самостоятельно. Думаю, Евгений Савельевич, вас бы он тоже попробовал устранить, скажем, в порядке самозащиты. Да, при этом ему грозили некоторые неприятности, но при хорошем адвокате…

Матвей выразительно замолчал, Динка вздохнула, подалась чуть вперед, и чашечка, покачнувшись на ладони, пролила ароматную кофейную каплю на подол ярко-бирюзового костюма.

– Черт! – Динка поставила чашку на столик. – Нет, ну вот же… вот…

– Прошу, – компаньон Казина протянул бумажную салфетку. – Не стоит так расстраиваться.

– Ну да, сказочное невезение, – Динка прихлопнула салфеткой кофейное пятно. – Нет, ну кто знал…

– Именно этот вопрос я и задал, – подхватил Матвей. – Второй и очень важный. Кроме того, кому выгодно. Выгодно – Ивану. Знает семейную историю Ижицыных тоже он. А вот умеет… честно говоря, именно этот момент долго не состыковывался, пока…

– Они родственники, – сказал Ижицын. – Дальние, но родственники. Я знаком с Валентином Витальевичем Марковым, более того, именно по его совету я приехал сюда. Он как-то сказал, что и мой дед, и мой отец во многом были несчастны именно из-за страха перед памятью, из-за того, что многое отрицали, хотя отрицание и осуждение – не выход. И что все настоящее растет из прошлого. Еще он предложил съездить, посмотреть на место, о котором мне столько рассказывали.

– А вы его купили.

– Да. Мне понравился дом. Более того, я, если можно так выразиться, в него влюбился.

В дом, значит, влюбился, отчего-то снова верю, наверное, потому, что это место невозможно не любить. Карамельно-шоколадная готика, обманчивая простота гармонии в камне.

Я нарисую этот дом, не для Ижицына – для себя. На память.

– Ну… – Матвей задумался. – Похоже, что мысль избавиться от вас возникла много раньше… раз так, о родстве не знал. Я думал, что Иван его попросту нанял…

– Этот тип, который психолог, твердит про науку и исследования, – подал голос Казин. – Я его урою.

– Игорь, спокойнее. Простите, он не очень думает, что говорит, – поспешно влез компаньон. – Да, мой адвокат имел беседу с обвиняемым, тот утверждает, что собирал материал. О случаях суицида, так сказать… в тему, так сказать.

– Тему я ему устрою.

– Игорь!

– Чего Игорь? – Казин, упершись руками в подлокотники, поднялся, одернул пиджак, поправил воротничок рубашки. – Думаешь, я ни хрена не понял? Нет, понял все прекрасно. Мою Машку убили, чтоб подставить какого-то урода. Тому посчастливилось отмазаться. Я рад. Безумно прямо-таки. Только тех скотов, которые Машку на размен пустили, я все одно урою.

– Грозный. – Динка, скомкав салфетку, кинула ее на столик. – Ну, раз представленьице закончено, то зрители, наверно, могут удалиться?

– Не смею задерживать, – в тон ответил Ижицын. – Был рад знакомству. Оговоренную нашим контрактом сумму вы получите…

– Получу, не сомневайся. – Динкины каблучки оставили на ковре круглые вмятинки. – Вась, идем, ловить тут больше нечего, а мне еще шмотки собрать.

Грязные листья, неряшливый драный ковер, примороженный, блестящий свежим льдом, который вот-вот растает на зябком солнце. Ступать страшно, листья хрустят, ломаются стеклом, того и гляди, рассыплются не то осколками, не то и вовсе желтовато-буро-слюдяною пылью.

Холодно.

Ижицынский дом тянется к небу, норовя стряхнуть скользкие плети плюща, тяжело расправляя каменные крылья, щетинясь башенками и островерхими крышами.

Динка завозилась со сбором вещей, а мне находиться в доме было тяжело, вот и вышла во двор. Черными полосами следы от шин – Казин с компаньоном уехали, и Матвей с ними. И мы с Динкой тоже, совсем скоро.

Жаль, дом придется дописывать по памяти, а она ненадежна… пройти вокруг, по скользкой смерзшейся листве, погладить жесткую щетину кустов, в которой белыми каплями застряли ягоды, потрогать влажную, украшенную желтым кружевом лишайника кору тополей.

– Гуляешь? – поинтересовался Ижицын, подымаясь с оббитых серых ступеней. – Почему-то я так и подумал, что ты придешь сюда.

– И что? – Эта неслучайная встреча была неприятна и не нужна, все ведь выяснили, зачем снова?

– Это боковая дверь, черная, для слуг, зеленщиков, мясников, ну и прочих, – Ижицын указал на дверцу, полуутопленную в стене. Три ступеньки, подымавшиеся к ней, выглядели старыми, щербатыми и неимоверно грязными. И холодные к тому же. Наверняка холодные. – Тут таких несколько, но открыта лишь эта, раньше к ней отдельная дорога шла, а теперь вот…

Теперь дороги не осталось, пологий подол холма скатывался вниз, к узкой сине-зеленой полосе леса.

– Тут раньше много чего было из хозпостроек. – Ижицын кое-как отряхнул джинсы. Хоть бы куртку надел, что ли, замерзнет же. – Я вот думаю конюшню восстановить.

– Желаю удачи.