Готический роман. Том 2

«Ну что же вы! – взвизгнула Лиззи. – Погасите свет!»

Эрик прикрыл ей рот ладонью, а Людвиг пошел к выключателю, протянул к нему руку и произнес, не гася свет:

– А может, пусть уже нас арестуют? Сил больше нет так жить.

Никто ему не возразил. Все молча смотрели на его пальцы, нерешительно застывшие возле выключателя, и мне кажется, все в этот момент были согласны, а, может быть, даже рады, чтобы нас, наконец, арестовали.

Тут Лиззи вырвалась от Эрика и сама щелкнула выключателем. Кто-то потянул ремень жалюзи, и мы увидели сквозь щели, как строй полицейских промаршировал мимо нашего дома и скрылся за углом. Никаких бронетранспортеров при них не было.

Еще один день.

Ночная тревога не прошла даром. Через два дня нас перевели на другую квартиру. Нас перевезли на двух машинах, подкативших к подъезду с интервалом в пять минут в самый час пик. Народу на улице было полно и никто не обратил на нас внимания. По дороге водитель, незнакомый мне парнишка со швабским акцентом, рассказал, что обе машины были украдены два дня назад, – их спешно перекрасили и сменили номера. Мне было приятно слышать, что придуманный мною механизм смены тайных квартир продолжает работать бесперебойно. Немного было обидно, что они там, на воле, прекрасно обходятся без меня, но зато утешало сознание, что я так здорово все наладил.

Новая квартира оказалась еще более тесной, чем предыдущая, и ее закурили и загадили в первый же день. Общая апатия дошла уже до того, что никто не захотел мыть посуду после обеда, ее просто свалили в раковину грязной грудой, на которую каждый, кому ни лень, стряхивал пепел».

Ури положил ручку и откинулся на спинку стула. В глазах рябило от долгих часов вглядывания в кудрявые завитушки тайнописи. Он несколько раз моргнул и сфокусировал усталый взгляд на заоконном ландшафте. Над садом и кладбищем сгущались полупрозрачные сумерки. Несмотря на поздний час темнота еще не обволокла стрельчатый шпиль церкви, на острие которого золотились последние, тайные отблески давно зашедшего солнца. Ури уже привык к тому, что в европейских широтах летняя ночь приходит медленно, трудно преодолевая сопротивление не желающего уступать ей дня, но здесь царство сумерек длилось еще дольше, почти до полуночи. Наверно поэтому он не заметил, как промчалось время.

До вечернего чаепития оставалось около часа, можно было расшифровать еще пару абзацев, а то и больше, – он уже здорово наловчился. Но перед глазами кружились и мелькали черные мухи, так что, пожалуй, на сегодня пора было кончать. Тем более пора, что он уже начинал проникаться сочувствием к ненавистному автору дневника. Оказалось, что куда легче ненавидеть безликого, абстрактного врага, чем живого и страдающего.

В дверь легко постучали. Опять, наверно, Лу, впрочем, нет – Лу предпочитает врываться без стука. Ури поспешно сгреб в ящик стола все странички – и оригинала, и расшифровки, – раскрыл первую попавшуюся из добытых в читальне книг, убрал палку и крикнул: «Заходите!» В приоткрытую дверь заглянул Ян и сказал по-немецки:

– Над чем вы весь вечер корпите?

Глаза его пошарили по столу в поисках чего-нибудь, за что можно было бы зацепиться, но не найдя ничего интересного, вернулись к лицу Ури.

– И не надоело вам сидеть над книгами?

– А что мне остается? Я же еще не профессор!

– Хоть вы и не профессор, на сегодня вы свою норму выполнили. А мы с Брайаном не теряли времени даром. Мы пошли гулять и набрели на очаровательный кабачок, где хозяин-ирландец подает свежайшее подлинно ирландское пиво. Идемте, посидим часок и потешим Брайана вольной беседой о скандинавских сагах. Бедняга с нетерпением ждет нас внизу.

Брайан

Многоцветные бабочки порхали над головой в дымном воздухе кабачка. Десятки огромных бабочек – синих, красных, оранжевых, зеленых. Поблескивая позолотой ажурных крыльев, они парили под потолком на тонких пружинистых нитях, сидели на всех стенах, на сетчатых перегородках между столами, над сдвоенным рядом бутылок на полках бара. Брайан никогда не подходил к этим бабочкам так близко – обычно он осмеливался любоваться ими только через окно, из-под прикрытия уличной темноты. Он всегда остро завидовал посетителям кабачка, которые чувствовали себя как дома в его уютной розоватой полутьме. Брайану казалось, что все эти люди, долгими вечерами потягивающие пиво из высоких конических стаканов, счастливы и беспечны, не то что он. Он был изгой, отверженный, лишенный доступной всем другим простой радости общения за стаканом пива. Его болезнь запрещала ему прикасаться к спиртному, и не было у него друга, ради которого стоило бы этот запрет нарушить.

– Ну и кич! – сказал Ули, с интересом разглядывая бабочек.

– Не скажите, – возразил Ян Войтек, – когда кича так много, он перестает быть кичем и становится произведением искусства. Не правда ли, Брайан?