Готическое общество: морфология кошмара

Неспособность гуманитарных и социальных наук на протяжении последних 20 лет изобрести новые модели объяснения развития общества и истории, которые смогли бы заменить собой распавшиеся старые парадигмы — марксизм, структурализм, психоанализ, глобальную историю, — получила название кризиса гуманитарного знания. Воцарившаяся методологическая растерянность обернулась «немотой интеллектуалов», утративших способность описывать происходящее. Интеллектуальная дезориентация и неуверенность превращаются в устах интеллектуалов в едва ли не главное качество общества, в его основную современную особенность. «Мы не знаем, куда мы идем. Общество действительно больше не в состоянии понимать самое себя. (...) Практики совершенно изменились, но у нас нет нового языка, который бы им соответствовал на всех уровнях», — утверждает Оливье Монжен, философ и историк идей, редактор «Эспри», одного из самых влиятельных интеллектуальных журналов Франции. Драматическим примером интеллектуальной беспомощности перса лицом современности стал экономический кризис 1997 года, осмыслить и объяснить который до сих пор не могут ни социальные науки в целом, ни экономика в частности. Воспоминание об этом фиаско продолжает и по сей день тяжело довлеть над сознанием исследователей. «Экономический кризис, который пережило и из которого еще и сегодня не до конца вышло наше общество, не смогли до сих пор даже описать, а не только осмыслить. Какие теоретические размышления он породил? Кризис 1920—1930-х годов был теоретически описан через несколько лет, а этот остается неописанным до сих пор, так как ни у кого нет глобального видения того, что же произошло. Но обществу трудно жить в кризисе, который даже нельзя описать... Это как рак... Есть потребность не только в экспертизе социальных и гуманитарных наук, но и в их способности концептуализировать происходящее», — говорит Жак Ревель, историк, член редакционного комитета крупнейшего в мире исторического журнала «Анналы», с 1995-го и по 2004 год — президент Школы высших социальных исследований в Париже.

Сегодняшний кризис понятий — важная составляющая глобального интеллектуального кризиса, частью которого является распад объективного времени и научной картины мира. По своей силе и значимости этот кризис сопоставимо тем, который, по мысли основателя школы истории понятий Райнхарта Козеллека и его старших предшественников, пережило европейское общество накануне Великой французской революции. Революция в восприятии времени в XVIII веке привела к рождению целой системы базовых исторических понятий, таких, как «нация», «демократия», «общество», «революция» и др. Понятия рождались прежде реалий и властно формировали политическую и социальную действительность. В них осмыслялся и благодаря им обретал формы тот проект будущего, который получил название модернизма. Они были неотделимы от идеи однонаправленного, объективного, абстрактного времени, общественного прогресса, единой всемирной истории, научного познания и научной рациональности. Распад представлений об объективном характере времени привел к разрушению тех старых понятий, которые возникли благодаря ему и опирались на него. В отличие от кризиса XVIII века, прорвавшегося новыми понятиями, за осмыслением которых не поспевала пробуждающаяся к новому восприятию мира Европа, кризис, который выпал на долю нам, отмечен печатью немоты: бессилие языка не способно выразить и описать наступающий «новый мир».

Согласно концепции, предложенной историком Николаем Копосовым, устойчивые способы употребления понятия зависят от того, какая из двух логик, всегда присутствующих в каждом понятии, возьмет верх — логика имени нарицательного или логика имени собственного. Если исторические понятия, сформировавшиеся в XVIII веке, опирались в основном на логику нарицательного имени и выражались безличными, «объективными» именами нарицательными, то сегодня в описании общества начинает преобладать логика имен собственных. Одним из таких имен собственных является понятие «Европа». Как показывает Колосов, оно выполняет те же функции в современном дискурсе, которое в XVIII—XIX веках выполняло слово «цивилизация»[107].

Субъективное, собственное время, все более решительно завладевающее нашими представлениями о мире, нарушило равновесие в балансе логики понятий. Оно потребовало называть себя именами собственными, а не «безличными» нарицательными именами, тяготеющими к абстракции. Собственное время стало сворачивать отдельные имена нарицательные, раньше способные только иногда употребляться в качестве имен собственных, в имена собственные, конкретизируя их смысл, наполняя их неповторимой индивидуальностью собственного времени. О том, как происходит превращение имен нарицательных в имена собственные под влиянием собственного времени, пока можно только гадать. Не исключено, что в основе этих трансформаций лежит присущая имени собственному (и в особенности личным именам) историчность[108].