Готика

«… Я различил на фоне безобразных ветвей…»

Он вспомнил одежду, порванную в клочья фанатичками, которые преследовали его в саду…

Когда Шелли уже больше не мог читать, Полидори продолжил историю, подойдя к нам сзади и тяжело дыша. Шелли обнял меня и Клер. Я обняла его, поцеловала в шею для его успокоения. Он дотронулся до моей голой руки, а вторая его рука обнимала Клер, лаская ее грудь. На Клер был прозрачный халат, и я заметила, что ее грудь пришла в возбуждение.

«Я побежал назад в дом», — читал Полидори. — «Объятый страхами за нашего младшего ребенка, я захлопнул окно. В темноте мой взгляд упал на портрет… та же фигура смотрела с портрета на меня…»

Вспышка молнии осветила комнату…

«…тихо и беззвучно, но совершенно реально…»

Плотный серый туман принимал все более отчетливые очертания. Оно появилось из закрытых дверей мавзолея. Тяжелое дыхание уставшей лошади, одетой в железные доспехи. Ее черные глаза почти неразличимы. Это производило впечатление, что у нее вовсе не было глаз. Она шагала медленнее, чем любая живая лошадь, поскольку она носила своего всадника гораздо дальше и дольше, чем любая из живущих лошадей. Ее всадник был еще темнее. Он напоминал Демонического всадника из Ленор, рыцаря, который вернулся с войны к своей возлюбленной и застал лишь ее останки. Под плащом были видны доспехи, такие же, как у отца Гамлета, только гигантских размеров. Железо было покрыто плесенью зеленоватого цвета, но нигде не было явного разрушения. Ужасная железная тюрьма…

Клер поила Шелли настойкой опия, словно это было вино римских императоров. Моя голова покоилась на его груди, и я слышала биение его сердца. Я стала читать. Байрон улыбнулся и отошел от нас к подносу. Он брал миндаль и отправлял его в рот.

«Намерения монстра стали ясны. Они были ужасны, бежать было невозможно. Мы попались в ловушку, и у нас не было ни сил, ни знания, чтобы бороться с его темными силами…»

Байрон и Полидори обменивались гримасами. Полли-Долли набил рот суфле.

«…движимое желанием заполучить мою дочь, Оно мечтало сделать нашу невинную наследницу соучастником, навеки сгубив ее душу…»

Я вспомнила о своем спящем ребенке, который, я знала, в этот вечер был окружен любовью Эльзы. О моей маленькой копии Шелли, моем дорогом Вильяме. Он спокойно спал, положив голову на подушку, его белые волосы рассыпались по подушке. Розовые щечки и губы придавали лицу ангельское выражение. Его спящий разум был еще совершенно невинным, конечно он не ведал о той буре, которая разразилась на озере за окном. Мысленно я была рядом с ним.

«…внезапно я почувствовала холод, в комнате повеяло могильным смрадом, и перед нами появился ужасный призрак…»

«…парализованная страхом, я беспомощно смотрела на привидение, двинувшееся к кровати…»

Рука великана отвернула занавес, который закрывал кровать малютки.

Я открыла рот и крикнула, но не услышала ни звука, пальцы великана дотронулись до сладко спящего мальчика.

«Внезапно мой ребенок проснулся, и привидение, которое уже было готово запечатлеть свой поцелуй смерти, покинуло жертву…»

Глаза Вильяма широко раскрылись.

Байрон заорал.

Когда он поднял крышку серебряной салатницы, он увидел под ней безобразное лицо, смотрящее прямо на него — белая плоть и кость, и пиявки. Миллионы белых пиявок, проникающих в каждую впадину, выползающих из каждого отверстия муляжа. Это было гнездо живого отвратительного ужаса… Они уже были на его темном рукаве, а часть заползла внутрь, мерзкие, скользкие создания.

ГЛАВА ПЯТАЯ

— В детство впал, чертов имцибел, — заорал Байрон. Крышка салатницы упала на пол, искрясь при свете свечей.

Он пнул поднос и поковылял прочь, стряхивая одеревеневшими пальцами мерзкие создания, присосавшиеся к его руке. Несколько из них упало на ковер — Клер и я закричали и плотно подтолкнули под себя юбки. Другие же пиявки плотно присосались к нему и жадно пили кровь. Шелли вскочил и подбежал к перевернутой салатнице.

— Господи, это какая-то шутка?

Полидори утвердительно хмыкнул.

— Да, — он очевидно был доволен ужасом, произведенным так неожиданно и внезапно.

Шелли поднял серебряную салатницу дрожащими пальцами. Блюдо кишело пиявками, которые извивались, как голодные змееныши. Превозмогая отвращение, он поднял поднос, подошел к камину и бросил все содержимое в огонь.

Запахло жареным мясом. Байрон теперь сидел в кресле и все еще не мог успокоиться, хотя последняя пиявка уже была поглощена огнем.

— Он пытался пустить мне кровь, ублюдок!

Полидори хмыкнул.

— Они только сосут кровь, мой господин… — он раскрыл кулак, на его ладони лежала пиявка, которую он погладил вдоль тельца, как своего любимца.

Байрон передернулся.

Я закричала, увидев белого червя размером с мой большой палец, присосавшегося к моей ноге. Шелли взял ее и бросил в огонь. Я дрожала от ужаса.

— Я презираю пиявок, — сказал Байрон, закрыв лицо руками. — А человеческих тем более!

Полидори отвернулся, положив руки на бедра, и хихикал. Его взгляд был полон превосходства. Он вышел, хлопнув дверью, словно его жестокость была чем-то оправдана.