Готовность номер один

Стахов не любил рассказывать о своем прошлом. Ничего интересного в нем не видел. Жил вдвоем с матерью, изредка, по праздникам, получал поздравительные телеграммы от отца, у которого была другая семья. Отец посылал и деньги, но мать отказывалась от них, хотя сама зарабатывала немного, ведя секретарские дела в областном суде.

Она была гордой, хотела навсегда вычеркнуть из своей жизни и из жизни сына этого горько обидевшего их человека. Мать понимала, что мальчику трудно без отца, и всю силу своей любви отдала сыну. Она готова была выполнить любое его желание. Каждая его детская прихоть становилась для нее законом. Она до полуночи перепечатывала на машинке какие-то материалы, чтобы заработать деньги на очередную покупку сыну. В минуты слабости она называла Юрия сиротинкой и готова была заласкать его.

Как-то, уже будучи школьником, Юра попытался узнать об отце больше, чем ему было о нем известно, но мать вдруг разрыдалась и проплакала весь день. Ей было обидно и неприятно из-за того, что Юрий интересовался отцом. А однажды совсем — случайно он услышал, как мать в разговоре с почтальоном назвала отца негодяем. Он понимал материнскую обиду на отца и готов был горой встать за маму, но слова эти тогда очень огорчили Юрия. Когда он повзрослел, когда немного узнал жизнь, ему почему-то стало жалко отца, то ли заблудившегося среди жизненных дорог, то ли понявшего, что не сможет жить без человека, которого встретил на войне. Став взрослым, поняв сложный, неуживчивый характер матери, Стахов стал иначе смотреть на разрыв между родителями, несколько смягчился, оттаял, но души своей никому уже не открывал. В ней был такой сумбур, что самому не хотелось заглядывать туда.

Как-то возвращаясь из отпуска поездом к себе в полк, Стахов оказался в купе с почтенной дамой, ехавшей вместе с семилетним сыном — упитанным щекастым пареньком, которого она называла лапушкой. Лапушка не отличался послушанием и сдержанностью, говорил всякие благоглупости, критиковал все и вся: и вагон, и еду, которой мать кормила его чуть ли не с ложечки, и станции, и проводницу, которая плохо убрала купе и не предложила купить печенья к чаю. А мать умильно глядела на него и поддакивала.

— Какие нынче разумные пошли дети, — говорила она попутчикам, явно имея в виду своего лапушку.

А Стахову было стыдно. Он видел в этой почтенной даме свою мать, а в самоуверенном и немного развязном парне, эгоисте первой руки, — самого себя. Таким он был в детстве. И не только в детстве.

Да, ему совестно было заглядывать к себе в душу.

Теперь он думал, что это все-таки нужно было бы сделать. И порядок в душе нужно было бы навести. Тогда, возможно, его дальнейшая жизнь была бы более складной. Он бы раньше увидел, как трудно жить этаким себялюбцем.

Одиночество для Стахова становилось все более невыносимым. Все чаще вспоминал он слова французского летчика — писателя Сент-Экзюпери: «Единственная настоящая роскошь — это роскошь человеческого, общения». Ему вдруг захотелось сейчас же, немедленно, открыть всего себя перед Уваровым, выговориться, излить душу. Но он постеснялся это сделать.

Конец ожиданиям

…Рана на лбу Стахова уже не болела, и он все свободное время посвящал поискам пищи. Дело это было не простое: море кишело рыбой, раками, моллюсками, но поймать их голыми руками не удавалось. И тогда летчики занялись подводной охотой.

Из рулевой тяги сделали гарпун, из очков — подобие маски. Тут пришлось, конечно, залепить в них дырочки для воздуха стеарином, которым была залита коробка с бортпайком. Гофрированная трубка от кислородной маски вполне заменила дыхательную.

Маленький островок оказался огромной горой, уходящей своим основанием в неведомые глубины моря. Стахову даже жутко сделалось, когда он повис над темневшей внизу бездной.

Летчик поплыл к рифу. Здесь подводные берега были отложе, со множеством расщелин, из которых тянулись зеленые водоросли. Виднелись стаи мелких серебристых рыбешек. Бить их острогой — что стрелять из пушки по воробьям.

Целых пятнадцать минут пробыл Стахов в воде, но ни одной рыбы не подстрелил. Они уплывали раньше, чем он приближался к ним с гарпуном. Выбираясь на берег, он увидел камни, облепленные двухстворчатыми продолговатыми раковинами. Это были съедобные моллюски-мидии. Ну что ж, это тоже пища.

Не повезло и Уварову, впервые спустившемуся в подводное царство. Он был так потрясен увиденным, что забыл об охоте. А потом потерял гарпун. Пришлось делать новый. Наконечником для гарпуна послужил трехгранный напильник, с другого конца к нему привязали длинный, тонкий и довольно прочный электропровод. Наконец летчикам удалось добыть к обеду жирных бычков. А потом им попался крупный морской окунь.

С питанием они как-то выходили из положения, а с куревом было худо. Попробовали курить сушеные водоросли, но от них начинался такой кашель, что выворачивало наизнанку.

— Трудно, конечно, придумать лучшие условия, чтобы бросить курить, — сказал однажды Уваров.