Готы

Столь угрожающий тон римских послов, достаточно тщетно пытавшихся напомнить о былом военном могуществе Рима, видимо, основывался на надежде, что Аларих (чей страх перед всякого рода «моровыми поветриями» и вообще болезнями был хорошо известен — он будто предчувствовал свою судьбу) лично не принимает участия в осаде «Вечного Города». А подчиненного ему второстепенного полководца (между прочим, по слухам — одного из друзей Стилихона), возможно, удастся запугать подобными угрозами. И заставить «суеверного варвара» поторопиться заключить мир, а затем — уйти из-под стен миллионного (хотя многие историки считают население тогдашнего Рима на Тибре значительно меньшим — В.А.) города, переполненного больными и умершими от эпидемии. Тем более что, по Зосиму, «зловонного запаха от трупов было бы достаточно, чтобы умертвить живых (в т. ч. и готов, до которых он, конечно, доносился — В.А.)» (Зосим).

Однако, вопреки надеждам осажденных, Аларих присутствовал в военном стане готов, осаждавших Рим, собственной персоной.

И даже сам руководил осадой города на Тибре. О чем наперебой сообщают все античные историки:

«Когда Аларих услышал, что римский народ занимается военными упражнениями и готов сражаться, он сказал, что густую траву легче косить, чем редкую, и рассмеялся в адрес послов. Но когда они перешли к обсуждению мирных условий, он стал использовать выражения, чрезмерные даже для надменного варвара (вот она, оскорбленная римская гордость! — В.А.). Он заявил, что может снять осаду не иначе и не раньше, пока не заберет себе все имеющееся в городе золото и серебро, а кроме того и всю домашнюю утварь и рабов-варваров» (Зосим).

Совершенно ясно, что Аларих не стал бы так себя вести, если бы допускал возможность подхода на помощь Ветхому Риму свежих имперских войск. То, что Равенна могла противопоставить ему после убийства Стилихона, вызывало у него только насмешку. Нам же остается лишь недоумевать по поводу причин столь самоубийственной наглости кровожадных равеннских святош в столь безвыходной ситуации. Судя по категорическому требованию Алариха выдать ему только рабов-«варваров» (а не, скажем, рабов-эллинов, пребывавших в римском услужении), можно предположить, что он ощущал себя не только царем готов, но и мстителем за всех германцев. Столетиями истребляемых и угнетаемых «сынами Ромула», по присвоенному теми себе «праву сильного» и по слову своего «национального поэта» Публия Вергилия Марона:

Римлянин! Ты научись народами править державно —
В этом искусство твоё! — налагать условия мира,
Милость покорным являть и смирять войною надменных.

Аларих был намерен «положить конец всем этим римским безобразиям». Чтобы германские «варвары» больше не служили римлянам в войсках, латифундиях, рудниках, городах, на галерах и Бог еще знает где еще. Они должны были обрести в Римской державе равноправие с римлянами. И совместно с римлянами править «мировой» империей. Когда же безмерно униженные римские послы — испанец Василий и трибун императорских нотариев Иоанн (знавший Алариха еще по службе в римском войске и даже, по Зосиму, друг вестготского царя) осмелились спросить Алариха, что же он намерен оставить римским гражданам, лишенным им всего имущества, восточноримский магистр милитум лаконично отвечал: «Их жизни».

На этих условиях (подкрепленных выдачей ему в качестве заложников, мужских отпрысков знатнейших римских семейств) Аларих был готов заключить не только мир, но и военный союз с императором Гонорием и выступить с западными римлянами в поход против всех их врагов (если и против восточных римлян, то как же Евтропий в нем ошибся!).