Говорящая собака

Так, пока Пучок торчал на улице перед аптекой, ему стала ясна причина, по которой его не впускали в аптеку.

– Я начинаю думать, что отношения между собаками и людьми не настолько взаимны, как я предполагал, – задумчиво произнес он.

– И отчего же, по-твоему, собак не пускают в аптеку?

– Наверное, чтобы люди могли сделать им сюрприз. Купить неожиданный, но приятный подарок, – заявил он, тычась любопытным носом в пакет, куда я бросил таблетки.

– Считается, что собаки – распространители инфекций.

– Ни разу в жизни, – сказал пес, – не слышал ничего более оскорбительного.

– Мы награждаем собак призами за их верность и мужество.

– Полная опека, – резюмировал пес. – Мы жертвы самого бесцеремонного овеществления и потребительского отношения в вездесущей системе гуманархии.

Надо принять еще порцию таблеток, а то что-то пес стал сыпать неизвестными терминами.

– Ты что, проглотил словарь? – спросил я, пока мы добирались до машины.

– Всего лишь немного развлекся им в минуты скуки, – отозвался пес, как-то подозрительно притихнув.

Когда мы вернулись домой, я стал искать свой «Оксфордский толковый». Он оказался на полу, с пожеванной обложкой, сохранившей остатки гордого названия: «фордс толовы сварь», теперь уже в сокращенном, собачьем издании.

Мы с Люси договорились посидеть в каком-нибудь недорогом барчике. Она предложила кафе с видом на море, но я уже устал от моря, от его утомительного блеска, от этих изменчивых лучей, пресмыкающихся по водной глади, и прочего, и прочего. С меня было достаточно воспоминаний о предыдущей встрече, поэтому я решил попробовать сменить декорации: местом нашей встречи стало заведение, дизайном интерьера напоминавшее станцию техобслуживания, здесь можно было попробовать картофельные клинья и получить за 6 фунтов и 23 пенса «карри клаб», состоявший из «чикен буна», двух пинт пива и паппадама.

Пса я оставил дома, к его невыразимой досаде.

– И что я буду делать в твое отсутствие? – брюзжал он, морща лоб так, что шерсть на загривке встала дыбом.

– Как насчет того, чтобы поспать? – предложил я.

– Спать? – переспросил пес. – Ну конечно! – завопил он. – Какая честь, сэр, ваша щедрость не знает границ. Вы меня просто облагодетельствовали. – Затем, скосив глаза в сторону, уточнил: – Диван подойдет?

– Поскольку ты сжевал его почти до основания, можешь заодно и покрыть своей шерстью.

Да, с Линдси ему никогда не ужиться.

Люси сидела у окна, на спину ей падал свет – такую картину я застал в момент своего появления.

Я не видел ее вот уже два месяца, и, конечно, за это время она изменилась – пусть чуть-чуть, но уже достаточно заметно: в ушах появились серьги, которых я прежде не видел, она потягивала из бокала «шпритцер». Теперь, со стороны, уже не выступая в роли секретарши, она казалась такой красивой и неприступной, в то же время, излучая вокруг себя сияние доброты и расположения. А я подползал к ней, как змея из травы, чувствуя себя недостойным такой компании.

Неловко улыбаясь, я поставил перед ней пакет.

– Ты ушла, не дав нам возможности преподнести тебе на прощание «корпоративный подарок».

В пакете был плеер для лазерных дисков, парфюмерия, шоколад и открытка, подписанная мной и ребятами. Довольно сентиментальный жест – я поставил на ней и отпечаток лапы Пучка, хотя удалось мне это лишь после продолжительной дискуссии: зачем же я так настаивал всегда, что лапы должны быть чистыми, а теперь мажу их чернильной подушечкой.

Люси была тронута. Во всяком случае, мне так показалось.

– Прости, я поступила эгоистично, думала только о себе, – сказала она, прикоснувшись к пакету, но не открывая. – Передай от меня ребятам спасибо.

Я посмотрел ей в глаза:

– Я знаю, почему ты ушла.

Люси опустила глаза:

– Мне очень жаль. Прости.

– Это я должен просить прощения, – сказал я. – Нелегко жить с нечистой совестью. Но я ничего не мог поделать, так сложились обстоятельства. Жизнь – не всегда то, что мы для себя выбираем.

– Не всегда, но иногда, – ответила она. – Если ты хочешь чего-то, надо попросить.

В музыкальный автомат зарядили пластинку с песней какого-то рэппера, который рассказывал о том, как клево быть эгоистом. Порок отныне возведен в степень достоинства, уродство стало прекрасным, испорченность означает превосходство.

– Я чувствую себя так, словно сделал что-то непоправимо гадкое, – признался я.

– Никогда не поздно повернуть, – заметила она.

– Иногда бывает поздно. Я переступил границу. Зашел слишком далеко.

– Ну, ты же не убил никого.

«Теперь я в этом не уверен», – чуть не сказал я, но воздержался.

– Хотел попросить тебя кое о чем, – заговорил я, но поперхнулся и сделал вид, что коктейль попал не в то горло.

– Что бы это ни было, я на все согласна, – улыбнулась она.

– Но ты еще не знаешь, что я хочу попросить.

– Ты же не попросишь у меня ничего такого, в чем я буду вынуждена отказать. Я тебя знаю.

– Дело в том, – запнулся я, – что это свяжет нас двоих самым серьезным образом, причем на долгое время. И я не уверен, не внесет ли это в твою жизнь дополнительных неудобств.