Говорящая собака

— Он был чудовищно несправедливый, это я знаю точно, — сказала миссис Кэдуоллер-Бофорт. — Кстати, как там сосиски?

— Вот, в самом деле, вопрос не в бровь, а в глаз! — воодушевился пес.

Словно по сигналу, появилась девица с каменным лицом и такими же формами. Она возникла, точно современная медуза Горгона, из глубины оранжереи.

Пес тоже как будто окаменел; нос его застыл, направленный в ее сторону, и лишь слабое подрагивание мышц говорило, что перед нами одушевленный предмет.

— Сосиски, — объявила Айя Напа каким-то загробным голосом. Таким говорят французские служанки, засидевшиеся в девицах.

Миссис Кэдуоллер-Бофорт приняла сосиски, аккуратно выложенные на небольшой серебряный поднос.

— Остыли? — заботливо поинтересовалась она.

— Еще как опостылели, — ответила Айя Напа.

— Я имею в виду — достаточно ли холодные, чтобы давать их собаке? — терпеливо пояснила миссис Кэдуоллер-Бофорт.

При этом она характерно закатила глаза, что наводило на мысль: она не впервые встречается с проблемой найма прислуги.

— Прямо из раковины, — сказала Айя Напа и заржала как лошадь.

Я не сразу сообразил, что она хотела сказать. Вначале мне представились какие-то полуустрицы-полусосиски. Однако Пучок, судя по выражению морды, нисколько в них не сомневался.

— Вечный зов, — произнес он, следя за сосиской, как кобра за дудкой факира.

— Прекрасно, можете идти. Вы все сделали правильно, — сказала миссис Кэдуоллер-Бофорт, взяв с подноса сосиску и отламывая кусочек.

Она могла работать дрессировщицей в цирке, эта удивительная миссис Кэдуоллер-Бофорт. Пучок сел, он дал лапу, лег перед ней, потом перекатился, завилял хвостом и высовывал язык, словно ахая от восторга. Он покорно ждал и получал подачки. И в заключение отвесил короткий поклон, точно говоря: «Благодарю вас».

— Это животное выдержало все испытания, — сказала миссис Кэдуоллер-Бофорт. — Ваш песик практически может разговаривать.

Пес бросил на меня заговорщический взгляд. «Это наш секрет. Мы же им ни с кем не поделимся».

— Собаки могут разговаривать, правда, надо только уметь их слушать, — продолжала миссис Кэдуоллер-Бофорт. — Они чувствуют все то же, что и мы, и им необходимо все то же, что и нам. Вы обратили внимание на этот занавес в коридоре?

— Да.

— У меня был Лабрадор, который все время жаловался на сквозняки.

В лучах света были видны пылинки, вившиеся между стропил, чай был отменный и приятно щекотал небо. В зелени деревьев, маячивших за окном, зашлась хохотом какая-то птаха.

— Какие замечательные места, — заговорил я, пытаясь управлять разговором.

Я слышал, что футболист Диего Марадона мог набивать на ноге шарик от настольного тенниса даже после того, как попал в аварию. Некоторые вещи входят в вашу плоть и кровь. Моей плотью и кровью были разговоры о недвижимости и земельной собственности. Об этом я мог говорить даже разбуженный среди ночи, более того — даже во сне.

— Мой прадед построил это имение, — откликнулась миссис Кэдуоллер-Бофорт. — Вы, наверное, слышали о промышленнике Артемисе Бофорте?

— Кажется, что-то такое слышал, — ответил я, многозначительно посматривая на Пучка, взгляд которого сейчас словно бы говорил: «Ты уже в курсе дела, так что, думаю, сообразишь, что к чему».

— Этот дом был построен в тысяча восемьсот сорок втором году, — сказала она, — с системой гидроизоляции, которая до сих пор не требует замены!

Пучок многозначительно постучал задней лапой по полу.

Теперь, я не сомневался в этом, она должна была упомянуть, что Артемис Бофорт был одним из тех викторианцев, которых ныне можно увидеть на старинных полотнах стоящими на палубе корабля с неизменной сигарой в руке или опирающимися на перила моста, который они построили на собственные средства.

— Это был его проект, — продолжала старушка, — один из первых опытов в области благотворительного капитализма. Идея состояла в том, чтобы построить здесь, рядом с фабриками, дома и школы для рабочих, устроить идиллическое общежитие, где люди могли бы трудиться с большим успехом, имея под рукой все необходимое.

— Ну, что я говорил? — вставил Пучок. — Что и требовалось доказать, — победоносно заключил он. Вид у него был такой, будто он уже полировал медаль на груди.

— Значит, здесь он и жил?

— Дом этот построен в стиле, точно таком же, как и дома для рабочих, только больше по размеру, — отвечала миссис Кэд-Боф. — Оранжерея появилась позже. Конечно, дело не пошло, что-то было продано. Чресла Артемиса оказались не настолько плодовитыми, как его ум. Он был единственным ребенком в семье и сам оставил единственного наследника, который, в свою очередь, произвел на свет одну только дочь, и так я оказалась здесь в полном одиночестве.