Говорящая ветошь (nocturnes & nightmares)

Саппоро в снегу.
Начало марта. Ночь.
Утки шлепают по льду
замёрзших Чистых Прудов.
Что мы знаем о Японии?
Хокусай?
Убить Билла?
считай, ничего не знаем
не больше, чем о России
не больше, чем японцы о
своей Японии…
– Да, похоже, –   соглашается она.
Середина ночи.
Три часа. Или четыре.
Готы и спартаки спят
эмо и яппи
кельты менты
касплейщики мерчендайзеры
вся эта ху. та уже спит…
– Я просила тебя! Ты же знаешь я не люблю…
– Прости.
Целует её в шею.
Они шлёпают по воде
лёд под ней ещё крепок.
Иногда мне кажется
что я… мы… как бы в картине Брейгеля
И охотники?
Селезнёв не отвечает.
Наподдаёт перепончатой лапой воду
вспышка брызг в темноте, подсвеченной горящими окнами
кто-то всё же не спит – возможно девушка-эмо, сочиняет
стихотворение «Как страшно жить».
И это правда
– Что там ещё? Ты видишь?
Уткина прижимается к Селезнёву.
– Не знаю, но надо валить и быстро. Прольётся
кровь.
Наверное много крови.
Лёд озера пуст. Тихо
как бывает только в это время ночи.
Мононоке? Аякаши?
Мы видим на «нечётном» берегу Фрая. Он сосредоточен. Оборачивается и что-то говорит вполголоса в темноту. Не видно, к кому он обращается, но можно догадаться, что там Шейк
и Тефтель.
Недовольные нотки в голосе с армянским акцентом: где-то там и Карл. – Вон они, – показывает взглядом Фрай.
«Они» ступают на лёд со стороны «Авокадо» и «Ролана». Муген и Дзин, у каждого по катане и вакидзаси, как и положено. Фуу хмурится. А-а, вот и мехамусуме, с ушками. Кажется, и Кеншин здесь. Они всё прибывают. Хорошо сложенные и одетые
в чистое. В кимоно, в европейской одежде, сестрички Морчиано
в мини в кружевах и с бантами.
– Е [бип] колотить! –   хорохорится Шейк. – Да их там… Ох японский ты городовой твою так…
– Заткнись, Шейк.
Видны уже все трое. У Тефтеля в лапках по бензопиле. У Шейка помповый дробовик. Выглядят они, надо сказать, на редкость нелепо – как Отряд Широнинской Библиотеки у М.Елизарова. – Швейк? Ты назвал меня Швейком? – балагурит белый бумажный стакан с торчащей из башки соломиной.
Кто-то ещё возится в кустах, подбадривая себя хохмочками
с матерком. Не кто-то, а ещё двадцать-тридцать «воинов», один несуразней другого.
Медленно сходятся.
Из рядов «япошек» выходит вперед Самурай Пахнущий Подсолнухами.
Мать честная! Прикинь, Фрай, азияты [бип] жмуров вперед выставили! Штрафбат е [бип] в [бип]. Я ща…
Он вскидывает дробовик, но катана рассекает Шейка наискось. Веер крови, чёрной в темноте, заливает лёд. Тефтель, размахивая жужжащими бензопилами, устремляется на выручку рухнувшему товарищу. Выстрелы. Звучат бипы и крики: «Вода! Молодость! Голод! Сила!» «Басё это наше всё!»
Ледовая чаша быстро наполняется кровью. Вскоре рубятся уже по щиколотку в крови. «Невский, твою растак!» – вскакивает половина Шейка, увлекая за собой моток окровавленных кишок. Чья-то катана – дзынь – разрубает пилу Тефтеля, он неловко валится на безголовый труп Брака. Сая, поскользнувшись на мозгах Карла, падает навзничь. Спиной на заточку богомола Зорака. Крови уже по колено.
Девушка-эмо расплющила нос о стекло. Ничего не видно почти. Только тени мечутся по льду Чистых Прудов, сверкнёт меч, громыхнёт гранатомет. Там убивают друг друга.
Самураи умеют умирать красиво.
Ребята из ATHF умеют умирать смешно, как Кенни. Это ещё круче.
Внезапно лёд разламывается. Кучамала с воплями проваливается под воду.
Через час уже снова тихо. С рассветом уже почти ничего нет. Два милиционера и дворник-киргиз склонились над чёрной лужицей на тротуаре. С подсохшим красным ободком.
Селезень и Утка осторожно ступают на лёд.
На Хоккайдо
падает
снег.
Басё –
это наше всё.
Чистые Пруды.
Мы часто ходим туды.
T_T