Говорят сталинские наркомы

— Имейте в виду, товарищ Байбаков, если Вы хоть одну тонну нефти оставите немцам, мы Вас расстреляем. Но если Вы уничтожите промыслы, а противник не сумеет захватить эту территорию, и мы останемся без нефти, мы Вас тоже расстреляем.

Набравшись храбрости, спрашиваю:

— Товарищ Сталин, а какова же альтернатива? Вы мне не оставляете выбора.

Он мне показывает двумя пальцами на висок и отвечает:

— Молодой человек (а мне тогда шел 31-й год), здесь выбор. Вот Вы туда летите и, повторяю, вместе с Буденным этот вопрос и решайте, когда и что делать.

На следующий день в ГКО был рассмотрен вопрос о срочном формировании группы специалистов, направляемых на нефтепромысла Северного Кавказа для проведения там особых мероприятий.

На этом заседании меня спросили, нельзя ли сделать так, чтобы в случае захвата немцами нефтепромыслов, они не смогли бы быстро организовать добычу нефти, а мы, наоборот, вернувшись в эти районы, смогли бы оперативно вновь пустить промысла в действие.

Я ответил, что, к сожалению, таких способов нет. Имеется поэтому один выход: в случае угрожающей обстановки все ценное нефте- оборудование немедленно демонтировать и отправить в тыл. Нефть же надо добывать до последней возможности, но при крайних обстоятельствах промысла следует быстро уничтожить.

С моим мнением согласились, и была сформирована указанная группа в составе опытных инженеров–нефтяников и специалистов взрывного дела из НКВД. За месяц до того, как противнику удалось прорваться, эта группа специальным рейсом вылетела в Краснодар, а затем прибыла на нефтепромыслы и приступила к работе.

Берия в это время прислал на Северный Кавказ своего заместителя Меркулова. Должен сказать, что это был довольно интеллигентный, умный человек. Он хорошо знал эти края. Привез с собой английских специалистов, которые на о. Борнео во время отступления союзных войск под натиском японцев занимались уничтожением действовавших нефтескважин.

Меркулов привез их, чтобы мы могли использовать полезный опыт англичан. Но, когда эти специалисты, рассказали мне, как надо уничтожать скважины, я сразу же усомнился.

Ведь мы еще полгода до моего прибытия на Северный Кавказ создали чуть ли не институт по вопросу, как надо уничтожать промысла. Метод англичан был таков. Они забрасывали в скважины металл и бумажные мешки с цементом, полагая, что, когда бумага растворится, то цемент схватится металлом. Мы сделали в порядке проверки данного опыта то же самое. Но, когда наверх подняли, опытную колону и разрезали нижнюю часть ее, то оказалось — металл отдельно и цемент отдельно. Английские специалисты пришли в ужас. Потом познакомились с нашим методом: мы не мешки бросали, а спускали насосно–компрессорные трубы и через них закачивали жидкий цемент. Он быстро там схватывался и получался железобетон, который невозможно было ничем разбурить.

В итоге что получилось: мы уничтожили около 3 тыс. скважин, компрессорные станции, электростанции и т. п. Оккупанты находились на Северном Кавказе шесть месяцев, но за это время не получили ни одной тонны нефти. Но когда мы вернулись, то тоже со старых скважин ничего не получили. Пришлось буравить новые, заново все строить и делать. И в конечном счете наш метод себя оправдал.

Меня как своего уполномоченного Государственный Комитет Обороны наделал дополнительно необходимыми полномочиями, связанными с проведением эвакуации и уничтожением нефтепромыслов Северного Кавказа и Баку.

Я имел в наркомате свой самолетик, прилетел в Краснодар и потом на нем курсировал от Краснодара до Баку. Создавал там особые «тройки» по уничтожению каждой скважины.

В одном только Краснодарском крае надо было уничтожить около 3 тыс. скважин. Каждый член этих «троек» знал, что делать, как действовать в случае необходимости.

Произошел там со мной такой эпизод. Был август 1942 г. Я находился в это время в Грозном, в Чечено — Ингушетии. Мне сообщают: немцы прорвали фронт у Ростова и продвигаются на юг. Я сажусь с пилотом в двухместный самолетик, скорость его 150–170 км/ч. Мне сообщили, что штаб фронта находится в Армавире. Мы полетели в Армавир. Когда к нему подлетали и уже пошли на посадку, я увидел внизу, на аэродроме, какие–то танки с белыми крестами. Самолет снижается. Я кричу пилоту: «Жора (так его звали), ты посмотри, что это за машины, кажется, немецкие! Наткнемся на них!»

Он привстал, посмотрел вниз:

— Нет, — говорит, — это наши.

Между тем уже четко было видно, что это вражеские танкетки.

Я снова, теперь более требовательно, кричу:

— Поворачиваем назад!

А пилот продолжает вести самолет на посадку. Тогда я вытащил пистолет, крепко выругался и крикнул, что пристрелю, если здесь сядем, что это немцы, они захватят и самолет, и нас в плен. Он, наконец, послушался, и мы повернули на Краснодар. Когда сели в Краснодаре, я летчику говорю:

— Жора, ты что с ума сошел? Ты что делал, сукин сын? Ведь мы могли бы запросто попасть в лапы врага.

А он отвечает дрожащим голосом:

— Товарищ Байбаков, у меня в Армавире остались жена и дочка.

Летчик за эти действия оказался в штрафном батальоне…