Говорят женщины

Аутье не без опаски предлагает написать «за» и «против» ухода, все соглашаются.

Я обращаю внимание, что Аутье и Нейтье сняли платки и, сплетя длинные волосы в одну косу, теперь неразрывно связаны.

УХОДИТЬ

ЗА

Нас здесь не будет. Мы будем в безопасности.

Тут вмешивается Мариша. Может, и не будем, говорит она. Но первое – несомненный факт: если мы уйдем, нас здесь не будет. Она обводит взглядом собрание. Разве у нас так много времени, чтобы обсуждать очевидное?

Не надо все понимать буквально, отбивается Саломея и дополняет список:

Нам никто не будет приказывать прощать мужчин, поскольку нас здесь не будет и мы не услышим никаких приказов.

Да, язвительно говорит Мариша, но, согласно манифесту Оуны, нужно установить новые способы прощения; тогда мужчинам будет запрещено заставлять нас их прощать, как и вынуждать нас уходить из колонии, если мы их не простим, как и грозить нам тем, что Бог нас не простит, если мы их не простим. И она напоминает, как ранее Оуна утверждала, что зло, причиненное детям, в силу его гнусной порочности нужно отнести к той категории, которую может простить только Бог. Оуна, похоже, считает, что у нее есть какая-то власть создавать новые религии.

Вовсе нет, мирно возражает Оуна. Она не верит во власть, точка, поскольку власть ожесточает людей.

Саломея перебивает: Тех, кто властью обладает, или тех, кто ей не обладает?

Мариша не обращает на нее внимания. Как, черт возьми, можно не верить во власть? – спрашивает она Оуну.

А как, черт возьми, можно верить во власть? – спрашивает Оуна.

Грета и Агата в один голос просят их замолчать.

Мы увидим немного мира? Такое «за» предлагает Нейтье Фризен.

Я замечаю, что по мере того, как терпение пожилых женщин начинает истощаться, это пространство не без боязни занимают девочки. Они все еще сплетены одной косой. Снова на ум приходят слова песни «Мечты о Калифорнии», и я напеваю: «Пожухли листья…»

Некоторые смотрят на меня с любопытством, особенно Аутье и Нейтье. Наверно, удивляются, почему я мурлычу песню, слышанную ими по радио у грузовика. Может, я шпионил за ними? Мне хочется сказать, что я не шпионил, все вышло случайно, но я понимаю, это невозможно. Я прошу перейти к «против» ухода.

Ход собраний будут определять они, женщины, напоминает мне Мариша, а не «грошовый» фермер-неудачник, schinda, в чьи обязанности входит преподавание.

Грета взрывается и, встав, кричит: Мариша! С минуты на минуту вернется Клаас, и, раздражаясь, ты тратишь время, больше ничего! Клаас придет в твой дом только забрать животных и продать их за деньги для залога, чтобы насильники вернулись в Молочну, и набросится на тебя и детей, а ты, как всегда, ничего ему не скажешь, уж скорее, как гатлинг, начнешь пулять в нас своей не туда направленной яростью. Что тут хорошего?

Женщины молчат.

Я извиняюсь за то, что неправомерно попытался ускорить процесс, не моего ума дело.

Женщины ничего не отвечают. Грета тяжело дышит.

Примечание: слово, брошенное мне Маришей, schinda, означает дубильщик, дубильщик кож. В России, когда меннониты обитали у Черного моря с его таинственной подводной рекой, мужчины, неспособные жить крестьянским трудом, были вынуждены пасти скот для других меннонитов. Если корова умирала, пастуху вменялось в обязанность освежевать ее и выдубить шкуру. Поэтому schinda называют бестолкового человека, ничего не понимающего в хозяйстве. В Молочне самое страшное оскорбление.

Слово берет Грета и говорит нечто неслыханное. Я больше не меннонитка, говорит она.

Хитрованки Аутье и Нейтье, хоть и сохраняют безразличный вид, встревоженно вскидывают глаза.

Как говорила Оуна, нам, женщинам, придется спросить себя, кто мы, продолжает Грета. Так вот, заключает она, я сказала вам, кем не являюсь.

Агата смеется. Грета много раз заявляла, что больше не меннонитка, тем не менее она родилась от меннонитов, живет как меннонитка, с меннонитами, в колонии меннонитов и говорит на меннонитском языке.

Все это не делает меня меннониткой, упорствует Грета.

А что сделало бы тебя меннониткой? – спрашивает Агата.

Аутье, как мне кажется, в попытке восстановить порядок снова подает голос, предлагая несколько «против» ухода.

У нас нет карт, говорит она.

Но остальные, слушая спор Агаты и Греты, не обращают на нее внимания.

Аутье и Нейтье раскачиваются из стороны в сторону, будто перетягивая канат в виде соединившей их косы, правда, осторожно. Аутье продолжает: Мы не знаем, куда идти.

Нейтье со смехом добавляет: Мы даже не знаем, где находимся!

Девочки смеются вместе.

Наконец Грета поворачивается к ним с криком: Тихо! И: Приберите волосы.

По лестнице на сеновал забирается маленькая дочь Саломеи Мип и зовет мать. Саломея подхватывает ее на руки. Мип плачет. Она напугана. Она слышала женские крики. Стесняясь, так как ей уже три года, Мип просит Саломею сменить ей подгузник.

Агата тихо объясняет мне, что у Мип почти год не было подгузников, однако недавно она попросила их опять.