Говорит и показывает. Книга 2

– Да-да, конечно, Николай Степаныч, – ещё невиннее сказал я, внутренне ликуя.

Так что Майка и в этом мне принесла удачу и даже всеобщее уважение. Майка вообще сплошное моё счастье. Не было и дня, чтобы я чувствовал иначе.

– Хочешь, стану приезжать иногда, для поддержания имиджа, если Ю-Юшка разрешит мне самой кататься, он вообще не очень любит, когда я за руль сажусь, – спросила Майка.

– Потому что ты гоняешь.

– Ты боишься? – засмеялась она.

– Да нет, классно, – и я ответил смехом.

Мне и правда нравится вот так с ней нестись на скорости. Держать её, гибкую талию в ладонях и понимать, что мы и мотоцикл – одно целое, как двухголовый кентавр, летящий почти как Пегас.

Это почти так же прекрасно, как любить её… Только с ней я понял, почему люди так ценят эту сторону жизни. Я таю и растекаюсь как мёд, едва обнимая её. И столько силы откуда-то входит в меня, столько жажды, что утолить её мне удаётся только на время.

Вот и сейчас я думал об этом, приехав домой. Я застал уже Майку дома, она, немного бледная и какая-то странная, занималась ногтями, поджидая меня. Я открыл сам, к Ивану Генриховичу ходят ученики и мы старались открывать двери сами, не трезвонить, чтобы не мешать ему зарабатывать. Поэтому Майка не слышала, как я вошёл в квартиру и только, когда я открыл дверь в комнату, подняла голову. Так и есть, педикюр, лаком для ногтей пахнет…

– Пришёл, – улыбнулась она как-то странно блеснули глаза. Поднялась навстречу, отложив маленькие ножнички, – пойдём, покормлю.

Я обнял её:

– А сама?

– Я ела.

Врёт. Я сразу понял, она всегда ждёт меня, что-то такое… странное с ней. Но, может, расскажет. Или… я хотел поцеловать её, но она отстранилась, улыбаясь, извиняющимся каким-то манером:

– Умылся бы, пропах автобусом.

Верно, я пропах чем-то похуже, но права, что ж…

Я пошёл в душ, пока Майка разогревала ужин. Сегодня, оказывается, плов у нас. Майка готовит его редко, говоря, что по-настоящему сделать не сможет, а суррогатом кормить нас с Иваном Генриховичем часто не хочет. Но её «суррогат» очень вкусный. И я очень голодный. Я так и сказал и попросил добавки.

Майка улыбнулась, положила мне ещё и включила газ под чайником. А сама подошла к окну, там на подоконнике лежат сигареты. Странно, она курила в последний раз… я даже не помню, когда это было. Но она закурила и смотрит на улицу, всё ещё полную света, длинный летний день, самые длинные дни в году…

– Что ты… что-то случилось сегодня? – спросил я, когда она подошла снова, расставляя чашки на столе.

А я пока вымыл свою тарелку. Мы с Иваном Генриховичем мыли посуду по очереди. За собой всегда.

– Ты… – Майка посмотрела на меня, но так и не продолжила и, моргнув несколько раз, будто раздумывая, но потом всё же сказала: – Я закончу с ногтями, ладно?

Чтобы не посидеть вместе со мной за ужином… Что такое? Всё большее беспокойство овладевает мной. Мы не ссорились и серьёзных неприятностей у нас и между нами не было. Иногда, если надо было что-то обдумать, Майка становилась похожей на такую как сейчас, и занималась ногтями, волосами в такие «раздумчивые» моменты, молчаливая, сосредоточенная, слушая то, что бормочет телевизор или рассказываю я. Но сейчас она уходит и вовсе не хочет того, что я мог бы рассказать.

Когда она повернулась к выходу, я заметил, что она подрезала волосы.

– Ты подстриглась?

– Да, немного, – ответила Майка опять с той же извиняющейся улыбкой.

Не немного, она держала обычно одну и ту же длину, подрезая раз в два месяца на два-три сантиметра, что вообще не заметишь, а тут сразу сантиметров на пятнадцать: были почти по пояс, теперь едва за лопатки. И высушила их как-то ровно, почти выпрямила, сейчас модно вот так, гладко…

Мне стало совсем не по себе. Она любит менять только одежду и украшения, а длина волос оставалась неизменной всё то время, что я её знаю, больше десяти лет.

Когда я вошёл в комнату, она уже убирала свои маникюрные «шурешки», поглядывая в телевизор.

– Смотри-ка опять про эту коробку из-под ксерокса говорят, – сказала она.

– Иван Генрихович считает, что всё заранее куплено и известно…

– Ты про выборы?

– А ты, разве не об этом? – удивился я. Говорит, будто сама здесь и нет её… – Да что с тобой?

– Ты… – Она взглянула на меня, наконец.

Вот и подошла даже, и обняла, прильнув плоским животом, упругим и вибрирующим, поющим как струна, Майка… Ну, наконец-то…

Но нет, я обрадовался рано, вдруг она прекратила все поцелуи и села, на нашей широкой софе, куда я уже увлёк её. Я потянулся за ней:

– Что с тобой? – мне уже страшно.

Но она отодвигает мои руки…

Вася… Вася, любимый, мой милый, если бы я знала! Если бы могла сказать, что со мной. Хотя бы самой себе сказать, объяснить это.