Говорит и показывает Россия

Сахарову Хрущев понравился “в высшей степени, ведь он так отличается от Сталина”[29]. Хрущев – хамоватый, необразованный, взбалмошный, принимавший, как и все, кто окружал Сталина, участие в терроре – обладал человеческими чертами. Подобно сказочному герою, который убивает дракона и отворяет ворота замка, он едва ли не первым делом постановил открыть Кремль для посещения. Страх, сковывавший всю страну на протяжении долгих лет сталинского правления, начал понемногу отступать. “Люди по-прежнему боялись делать резкие телодвижения, но удавка на шее внезапно ослабла”[30].

Егор Яковлев, вступивший в компартию незадолго до смерти Сталина, к моменту ХХ съезда находился на одной из нижних ступеней партийной лестницы и организовывал уличные патрульные отряды, которые должны были помогать милиции отлавливать пьяных и проституток в центре Москвы. “Впервые мы шагали по улицам Москвы как хозяева, сознавая собственную силу”[31]. Еще несколько месяцев назад хозяевами на ночных московских улицах были сотрудники НКВД. На Красную площадь вернулась торговля. Всего через три недели после смерти Сталина в торговых рядах напротив Кремля открылся главный универсальный магазин страны – ГУМ. Журналистская карьера Егора как раз и началась в выпускаемой ГУМом газете-малотиражке – “За образцовую торговлю”.

Главным событием, сформировавшим поколение Егора, стал секретный доклад Хрущева на ХХ съезде КПСС в 1956 году, в котором он разоблачил культ личности Сталина и огласил масштаб внутрипартийных чисток. Эта четырехчасовая речь, произнесенная на внеплановом секретном заседании в последний день съезда, произвела эффект разорвавшейся бомбы. “Все казалось нереальным, даже то, что я здесь, в Кремле… Все [чем я жил] разлеталось на мелкие кусочки, как осколочные снаряды на войне”, – вспоминал Александр Яковлев[32]. Текст доклада в газетах не печатался и по радио не передавался. Самые важные события в Кремле, определявшие судьбу миллионов людей, держались в секрете от простых смертных. Несколько сотен экземпляров речи Хрущева было напечатано для внутреннего пользования с грифом “совершенно секретно”. Спустя пару недель текст доклада вышел на английском языке в газете The New York Times. В советской же прессе он появился только в 1989 году.

Роль газет в советской политической системе заключалась не в том, чтобы информацию сообщать, а в том, чтобы ее скрывать. Поэтому партийное руководство решило довести содержание доклада Хрущева до рядовых членов партии устно. Возможно, устное слово и впрямь более убедительно, чем печатное – в конце концов в церковь верующие приходят, чтобы услышать слово Божие, а не прочитать его.

Егор стал одним из тех “священников” партии, кому поручили огласить доклад Хрущева на партсобрании. Прочитанное ему не понравилось, мало того – вызвало возмущение. Вернувшись в тот день домой, он увидел, что жена сняла со стены портрет Сталина, и, не поверив своим глазам, даже пощупал гвоздь. Святотатство жены Егора взбесило, и он потребовал вернуть “икону” вождя на место. Вскоре, правда, он сам снял этот портрет – уже навсегда. Но фотография Дзержинского, лично подаренная основателем ЧК его отцу, осталась висеть – как часть семейной истории.

Егор был не одинок в своем неприятии хрущевской речи: многие партийцы не хотели верить разоблачениям Хрущева или считали, что, кроме вреда, они ничего не принесут. “Кому от этого будет хорошо? – спрашивал Вячеслав Молотов, один из главных подручных Сталина. – Что это даст нам? Зачем ворошить прошлое?”[33]. В середине 50-х годов Советский Союз мог бы пойти примерно по тому же пути развития, по какому пошел Китай после смерти Мао Цзэдуна. Не трогая портретов Сталина, его наследники могли бы развернуть экономику страны в сторону рынка, как это сделал Дэн Сяопин в Китае в 1970-е годы. Роль Дэн Сяопина мог сыграть Лаврентий Берия, возглавлявший НКВД и одновременно руководивший ядерным проектом. Возможность его прихода к власти и опасность, которую он представлял для номенклатуры страны, стоила ему жизни. После смерти Сталина Берия был расстрелян по указанию Хрущева – как английский шпион. Но что же двигало Хрущевым, когда он решил низвергнуть культ Сталина?

Отчасти тут сработал инстинкт самосохранения. Хрущев, как и большинство высокопоставленных членов партийной номенклатуры, устал жить в постоянном напряжении и страхе перед очередной волной массовых чисток, которую, очевидно, готовил Сталин. Но, возможно, главная причина имела даже не рациональный, а эмоциональный характер: он разоблачил Сталина просто потому, что хотел и мог это сделать. Как написал биограф Хрущева Уильям Таубман, отчасти это был “способ вернуть себе репутацию порядочного человека, наконец-то сказав вслух правду. Позднее он вспоминал, что в тот вечер, когда он прочитал доклад, ему «слышались голоса погибших товарищей»”[34].