Говорит Ленинград

Запомни эти дни.
Прислушайся немного,
и ты – душой – услышишь в тот же час:
она пришла и встала у порога,
она готова в двери постучать.

Она стоит на лестничной площадке,

на темной,
на знакомой без конца,
в солдатской, рваной, дымной плащ-палатке,
кровавый пот не вытерла с лица.

Она к тебе спешила из похода

столь тяжкого,
что слов не обрести.
Она ведь знала: все четыре года
ты ждал ее,
ты знал ее пути.

Ты отдал все, что мог, ее дерзанью:

всю жизнь свою,
всю душу,
радость,
плач.

Ты в ней не усомнился

в дни страданья,
не возгордился праздно в дни удач.
Ты с этой самой лестничной площадки
подряд четыре года провожал
тех – самых лучших,
тех, кто без оглядки
ушел к ее бессмертным рубежам.

И вот – она у твоего порога.

Дыханье переводит и молчит.
Ну день, ну два, еще совсем немного,
ну через час – возьмет и постучит.

И в тот же миг серебряным звучаньем

столицы позывные запоют.
Знакомый голос вымолвит: «Вниманье…»,
а после трубы грянут и салют,
и хлынет свет,
зальет твою квартиру,
подобный свету радуг и зари,
и всею правдой,
всей отрадой мира
твое существованье озарит.

Запомни ж все.

Пускай навеки память
до мелочи, до капли сохранит
все, чем ты жил,
что говорил с друзьями,
все, что видал,
что думал в эти дни.
Запомни даже небо и погоду,
все впитывай в себя,
всему внемли:
ведь ты живешь весной такого года,
который назовут – Весной Земли.

Запомни ж все! И в будничных тревогах

на всем чистейший отблеск отмечай.
Стоит Победа на твоем пороге.
Сейчас она войдет к тебе.
Встречай!

3 мая 1945

Второй день

Товарищи, а ведь уже второй день мир! Мы уже два дня живем в то время, о котором еще только позавчера, во вторник, мечтали как о самом высшем счастье. Ну, вот оно! Наши улицы с вечерними огнями, зазеленевшие деревья садов и парков, спокойное небо – это все победа, мир.

Вчера после десяти часов вечера, когда в городе начался салют и фейерверк, мы решили посмотреть его с крыши того дома, где в это время были. Это старинный высокий дом, с него хорошо и далеко виден город. И вот мы побежали на чердак, через слуховое окошко вылезли на деревянные мосточки и расположились на них около стеклянной будки. И вдруг на нас пахнуло чем-то таким, что показалось очень далеким, почти невероятным, неправдоподобным: ведь и эти мостки, и эта хрупкая стеклянная будочка со столиком и телефоном на нем – ведь это же был НП, все это было устроено для наблюдения во время воздушных и артиллерийских тревог.

Да, да, мы сами, те, кто сейчас взошел сюда, стояли на этой самой крыше, звонили по этому самому телефону в будочке, сообщая, куда ложатся снаряды и бомбы. Это было совсем недавно, но вчера, в первый день мира, окинув глазами все это военное хозяйство, один из товарищей удивленно произнес:

– Братцы… а ведь в самом деле когда-то были бомбежки…

И мы засмеялись от счастья: были, были, но нет и не будет. Мир!

– А это что такое? – спросил кто-то. На перильцах мостков висели огромные, с человеческий рост, щипцы.

– Да ведь это щипцы зажигалки хватать и сбрасывать…

– Вы с уважением ощупывайте их, как старое, но грозное оружье, – продекламировал кто-то с пафосом.

– Да разве мы ими пользовались? Мы ведь больше руками, ну – лопатой.

– А помните, один маленький мальчик рассказывал, как он зажигалку тушил? Плакал и шепеляво так говорил: «А я ее жа хвошт, жа хвошт и в пешок, в пешок…»

Мы засмеялись.

– А ведь это ужас! – воскликнул кто-то. – Ребенок, маленький, горящую бомбу руками, как кошку, за хвост!

– Не за хвост, а «жа хвошт».