Говорит Москва

– Ладно, дружок. Я тебе и так много уже рассказала. Имеющий уши, так сказать. А мне пора.

И она повернулась на каблуках и стала уходить, уходить в толпу отдыхающих.

Ему захотелось что-то сделать. Остановить, позвать. Ещё что-то спросить.

Он шагнул, сбил ногой стакан, нагнулся, чтобы поднять.

– Кстати. – Он моментально выпрямился, как ужаленный. Вцепился в её взгляд – с ожиданием, с надеждой. – Классная рубашка, – сказала она.

Глаза её тоже смеялись.

2

– Но ведь я же не поверил? Я же не идиот, чтобы поверить?

Он шёл по набережной. От одной мысли о такси мутило. От мысли о пахнущем бензином и ароматизаторами нутра машины, плывущем за окном ночном городе, музыке, которая будет играть у водителя, причём любой – хоть радио шансон, хоть какой мутной электронике, хоть сентиментальном русском роке, порождении его земляков. Сейчас ему все одинаково жало. Он решил пройтись пешком, а поймать машину позже, когда совсем сморит.

Понятно, что не поверил, тут вопроса быть не может. Вопрос в другом: чего, собственно, она от него добивалась? Зачем вообще подошла? Тупо флиртануть? Любит менять мужиков? Выбрала теперь его после Бодренкова? Почему-то про Бодренкова даже сомнений не было. Хотя вообще-то с чего? Никаких же намёков. Да и какое мне, к едрене фене, дело? Нет мне до вас дела! До тебя, поняла? И нифига я не поверил! Зря только время тратила.

Он шёл по набережной. Справа лежала река. Слева летели машины. Он был зажат между двух стихий, чувствовал себя уязвимым, открытым. От этого было зябко, и в то же время разбирал непонятный кураж. Голова была лёгкой, и всё казалось нипочём.

И всё-таки, зачем она подходила? Чего хотела? Что я должен теперь делать?

Черный воздух сиял огнями, чёрная вода отражала его глубоко, потаённо. Исполинские тела башен оставались за спиной и как будто не уменьшались, а только росли и росли по мере того, как он отходил от них. Казалось, они смотрят на него, он спиной ощущал: смотрят. Обернёшься – сияют матовым серебром. Вроде, им нет до него дела.

Только это враньё. Он чувствовал: есть, ещё как. Вот только какое?

– Ну и смотри. Мне-то что с того. Думаешь, я сейчас что делать буду? Думаешь, побегу, искать начну? Да фига с два! Никуда, поняла? Вот так вот просто: ни-ку-да я не по-бе-гу. Обломись. Домой, в постельку. Баиньки.

Воздух был холодный, влажный, но асфальт уже высох. Небо стояло чистое. Небо было такое же чёрное, густое и глубокое, как река, но оно сейчас ничего не отражало.

Надо же, редкость какая: в Москве чистое небо. Это прямо что-то с чем-то. Необходимо экспертов по выбросам созвать. Ах, что это за чёрная крышка нам головами? Боже, нас всех сейчас раздавит! – Не волнуйтесь, граждане москвичи, это называется небо. Просто чистое небо. Хахаха.

Ему не понравился собственный смех, и он засмеялся ещё громче. Не помогло. Он помнил первое впечатление от города. Это тяжёлое мрачное небо, всегда в тучах, всегда низкое. Уже на подлёте – над всей Россией солнце, а над Москвой – тучи так и ходят, так и клубятся, как будто их свозят сюда отовсюду, или наоборот, как будто их производят здесь на всю страну. Внизу – вечные сумерки. Люди мрачные, смотрят на тебя, как на потенциального преступника. Вора, убийцу, насильника. Не то боятся, не то сами готовы врезать, нахамить. Упреждающий удар. Мрак, сплошной мрак. Он переехал осенью, и это было совсем дурное время. И эта квартира, от метро пятнадцать минут на переполненной маршрутке. И это метро, где стояли друг у друга на ногах и закрывали глаза, опускали их в смартфоны и книги, лишь бы не видеть вокруг себя чужих лиц. И это небо. Хуже всего – небо. Он чуть не уехал обратно в декабре, Ярик уговорил остаться до нового года. А всё из-за неба.

А потом выпал снег, и вдруг стало легче. Он помнил, как третьего января они ходили на каток в парк Горького с Ярикем и его девушкой. Снегом ещё никаким и не пахло, и они ржали втроем, что в искусственном городе может быть только искусственная зима с искусственным льдом на катке. То-то наши зимы! – говорили все трое и хвастали наперебой – тогдашняя Ярикева девушка была из Ноябрьска, это в Башкирии, почти соседка.

А пятого января выпал снег, и всё как-то встало на свои места. Город преобразился. Он стал веселее, чище, он больше не давил и не жал.

И Артём решил остаться. Хотя бы год надо дожить, – подумал тогда. Вернуться всегда успею.

И вот – остался.

Но всё-таки, чего ты от меня хотела? Просто так потрепаться пришла? Или показать, что вот, дескать, мы, москвичи, тоже люди, у нас тоже душа есть, нам тоже человеческое общение надо. А мне не пофиг? Да мне вообще плевать на тебя! Слышишь? Плевать!