Грааль

— Что значит «не могу разбудить»? — Я повернулся к Таллахту. Воин стоял прямо, с широко открытыми глазами, только он ничего не видел и не слышал, словно крепко спал. На лице его застыло идиотское восторженное выражение. Похоже, он видел какой-то весьма приятный сон.

Встревожившись, я взял Таллахта за руку: мышцы твердые, как дерево. Но в фигуре не заметно никакого напряжения. Дышал он спокойно, но на мое прикосновение не реагировал.

— Таллахт! — позвал я. — Очнись!

Похоже, он меня не услышал. Тогда я взял его плечи и как следует встряхнул. И на этот раз никакой реакции. Взглянув на его скрещенные руки, я попытался выпрямить их, надеясь, что хоть это вернет его к жизни. Нет, скорее я мог бы сломать ему руку, потому что иначе разогнуть эту негнущуюся конечность не получалось.

Попробовав другие способы, я признал свое поражение.

— По правде говоря, Передур, я никогда не видел ничего подобного. Это какой-то живой мертвец!

Передур смотрел на меня с открытым ртом.

— И что с ним теперь делать?

— Пока не знаю. Но в таком состоянии оставлять его здесь не стоит. Надо бы его где-нибудь уложить… — Я бросил быстрый взгляд на небо. — Лленллеуг еще не настолько пришел в себя, что отправиться в дорогу прямо сейчас. Придется потерять день. Разобьем лагерь и посмотрим, что принесет завтрашний день.

— Ты собираешься здесь ночевать? — с тревогой спросил Передур.

— А где еще? — сердито ответил я. — Здесь у нас за спиной крепкие стены, есть вода и огонь. В этой проклятой земле лучше места мы все равно не найдем.

Передур не осмелился возражать.

— Давай отнесем Таллахта в зал и устроим его поудобнее, может, потом проснется…

— А если нет?

— Послушай, — отрезал я, — мне все это тоже не нравится, но что еще можно сделать?

Вдвоем мы отнесли Таллахта в зал. Он по-прежнему мечтательно смотрел в небо, и не обращал внимания на наши усилия. С таким же успехом мы могли бы носить дрова. Мы расчистили место и устроили его под одной из стен. Лежа он еще больше походил на мертвеца. Смочив полосу ткани, я положил ее на лоб Таллахту, чтобы скрыть его немигающий взгляд и защитить глаза.

Накладывая повязку, я заметил у него на шее следы укуса — небольшой аккуратный ряд красноватых отметин, где острые зубы проткнули кожу. Если бы я не видел такого раньше, я бы сказал, что это укус какого-то мелкого зверька — лисы или ласки. Но мне уже приходилось видеть подобное: на руке Риса. Рис понятия не имел, кто и когда его укусил, так что яснее случай с Таллахтом для меня не стал. Одно только можно было сказать с уверенностью: когда он пошел смотреть лошадей, следов на шее у него не было.

— Что нам теперь делать? — спросил Передур, когда я закончил.

— Займемся лагерем. — Я не стал говорить Передуру об отметинах на шее Таллахта; незачем зря его пугать. — Надо напоить лошадей и… — Я подумал и сказал: — Нет, давай вместе будем поить лошадей, а потом привяжем их прямо в зале.

Мы так и сделали, и разнообразные хлопоты заняли быстро угасающий день. С моря надвинулась серая пелена облаков, солнце скрылось и в разрушенной крепости стало мрачно и неуютно. Из остатков костра вокруг железной клетки мы достали несколько углей и разожгли свой костерок. Время от времени я отходил, чтобы проверить состояние наших братьев, но не видел, что еще можно для них сделать. Таллахт пребывал все в той же позе, в которой мы уложили его, а перевязанный Лленллеуг спал, время от времени кашляя и ворочаясь, но не просыпаясь.

За простыми хлопотами мы с Передуром переговаривались, просто чтобы нарушить тишину крепости. Когда дневной свет погас и наступила ночь, я ощутил холодок страха, заползающий в душу. Мне стало казаться, что нас окружают враги. Везде мне чудились холодные глаза, наблюдающие за нами. Они чего-то ждали.

Дров у нас было достаточно, чтобы поддерживать костер на протяжении всей ночи. Мы приготовили нехитрую пищу из остатков провизии. Однако аппетит пропал. Ни я, ни Передур не осилили больше двух-трех ложек варева. Так что мы просто сидели перед огнем, глядя на груды щебня и разбросанные вокруг бревна.

Покончив с едой, мы подбросили дров в костер, завернулись в плащи и попытались заснуть. Ночью долину и древнюю крепость окутала тяжелая тишина — холодная, неестественная тишина, в ней гасли все звуки, а каждый наш вдох стал казаться последним.

Дважды за ночь мою дремоту нарушал крик совы. Она сидела где-то в остатках башни наверху. Я огляделся. На небо выползла болезненная луна. В прежние времена крики Мудрой Птицы считались предзнаменованием несчастья для тех, кто их слышал. Некоторые до сих пор в это верят. Я себя к таким людям не относил, но в эту ночь крик заставил меня думать о зиме, могилах и смерти, крадущей свет и жизнь из глаз живых людей.

Сова прокричала еще раз, и Передур проснулся. Я видел, как он вздрогнул, а затем вскочил. Сова, испуганная внезапным движением внизу, снялась с башни, медленно взмахивая широкими крыльями. Передур присел, я видел его напряженные руки, он озирался вокруг, как будто готовый сорваться с места.

— Спокойно, парень, — тихо пробормотал я. — Это всего лишь сова.