Грабители

— Твоего отца... — Его рваные губы раздвинулись, показав пеньки зубов цвета плодородной земли. — Бога-атый он, твой отец... Король...

— Где он?

— Это меняет дело, так? — Безногий притянул меня к себе. При дневном свете он был ужасен, весь переломанный и побитый, в мерзком грязном тряпье. — Тебе надо бы спрятаться, — скрипел он, — не то ты всех погубишь. — Безногий оттолкнул меня.— Проваливай! — И он развернул тележку к деревне.

— Помогите мне! — воскликнул я.

— Держи карман! Чтобы они нас сцапали вместе? — Он качнулся ко мне, обрубки ног шевельнулись, помогая ему удержать равновесие, кулаки колотили булыжную мостовую. Семь лет я живу, как собака, в этой гнусной дыре. Они зовут меня Обрубком, старым нищим Обрубком. И вот я почти при золоте, — он стукнул кулаком по тележке,— и столько золота! — Он замолчал, сопя носом. — И выменять это на тебя?

В проезде появился всадник, нахлестывающий лошадь кнутом с короткой рукоятью. За ним, накренившись на повороте, другой, на нервной лошади с дикими глазами и раздувающимся ноздрями. Безногий простонал ужасным басом и развернулся, но сзади возникла еще одна лошадь, галопирующая с улицы. И несла она воплощение дьявола, человека по имени Калеб.

Безногий схватил мою руку. Он дернул меня вниз, и я рухнул на колени. Он повернул меня лицом к себе.

— Запомни хорошенько, — сказал он очень тихо, едва слышно сквозь грохот копыт. — Если ты меня выдашь, твой отец сгниет там, где лежит. Только я знаю, где он, и там он и останется. — Его пальцы сжимали меня, как тиски. Перстень отца давил сквозь рукав, как клеймо. — Скажешь им, что он умер, понял? Скажешь, утонул, как и все остальные. Или он умрет, помяни мое слово. Он умрет от жажды, парень. Его губы почернеют и сгниют. Язык распухнет и потрескается, и он задохнется. Его задушит собственный язык.

Он все еще держал меня, когда всадники окружили нас. Они стояли наклонившись к нам, лошади выпускали облачка пара из ноздрей. Где-то в деревне скакала еще какая-то лошадь.

Скрипнув седлом, Калеб спрыгнул с громадного серого скакуна. Одежда на нем морщилась, длинные черные, как будто просмоленные, волосы спадали на плечи.

— Ну и видок! — усмехнулся он. — Парень пустился на всех парусах, как фрегат. Но наш Обрубок, старый, давно безмачтовый Обрубок забрал у парня весь ветер из парусов. — Он шагнул вперед. — Ну, давай сюда мальчишку.

Обрубок не сделал ничего, чтобы меня защитить. Он передал меня с кивком и легкой усмешкой.

— Прибежал прямо ко мне, Калеб. Умолял спасти, да... кричал.— Он завопил тоненьким резким голоском: — «О! Они всех убили! Они всех убили, остался я оди-ин!» — Обрубок хлопнул меня по затылку.

— Получите, мистер Калеб Страттон. Последний, конечно же.

Глубинное мерцание глаз Обрубка заставляло меня молчать. Никогда не встречал я более странного человека. И более отвратительного. Но я не спасу своего отца и себя тоже не спасу, выдав его бандитам. Если они меня убьют, я могу хотя бы надеяться, что Обрубок скажет отцу, что я умер храбро, без слез и унижений.

Калеб Страттон схватил меня за плечо. Четвертый всадник появился со стороны гавани на черном иноходце, но никто не повернулся в его сторону. Все смотрели на меня. Деревня казалась вымершей.

Два молчаливых всадника смотрели на меня по-разному. Один спокойно, с мрачным огнем в глазах, от которого у меня ползли мурашки по позвоночнику. Второй, с изрытым оспинами лицом, явно нервничал и наконец негромко заговорил.

— Он ведь еще совсем мальчик, Калеб.

— Томми Колвин тоже был только мальчик, так? — Калеб почти поднял меня с земли за одежду. — Ты был на болоте, Спотс?

Спотс отрицательно покачал головой.

— Тогда сходи. Сходи полюбуйся на Томми Колвина. Ты найдешь его по воронам, сынок. Их за милю видно. Его глаза болтаются на ниточках, как мешочки для часов.

Спотс сглотнул.

— Но кто узнает? — Он облизнул губы.— Мы могли бы отпустить парня. Дай ему...

— Ты знаешь закон, Спотс. — Калеб обернулся к другому всаднику: — Дай твой нож, Джереми Хейнс.

Человек ухмыльнулся и потянулся к поясу. В его руке появился нож с длинным лезвием.

Он подбросил его и поймал. Потом еще раз подбросил, чтобы взять за лезвие ручкой вперед. Этот мужчина был высокого роста, стремена висели почти до уровня коленей лошади, и ему пришлось сильно наклониться с седла. Спотс явно чувствовал себя неуютно.

— Сделай это хотя бы побыстрее, — выдавил он. — Не заставляй парня страдать.

Калеб принял нож. Он смотрел на меня, проводя большим пальцем по лезвию ножа, как мой отец за праздничным столом смотрел на рождественского гуся. Этого я не смог вынести. Вся моя храбрость и решительность куда-то исчезла, я рухнул на колени.

— Приободрись! — небрежно бросил Обрубок. Он все еще оставался рядом, восседая на своей тележке и взирая на происходящее со скучающим видом.

— Дай парню собраться с духом,— это произнес Спотс.

В тишине, склонив голову, я слышал шум прибоя, крики чаек, а еще напоминавший перезвон колоколов стук копыт. Глаза мои застилали слезы. Я ждал, когда ударит нож, и, сжав зубы, старался сдержаться, чтобы не завопить.