Грабители золота

В полночь с мистером Фультоном случился другой припадок: он вскочил с кровати и побежал к окну, крича, что он хочет спастись. Затем он приблизился к доктору и сказал ему тихонько: «Не выдавайте меня, я отдам вам все, что у меня есть».

Наконец, усталость вновь заставила его лечь.

На другой день мистер Фультон был более спокоен, но смотрел на доктора с недоверием, словно хотел спросить: «Что я вам наговорил?»

Тот понял его и стал успокаивать.

– У вас был приступ лихорадки, вы отбивались, кричали, но ничего не говорили.

Молния радости вспыхнула в глазах больного. Он протянул руку доктору, собиравшемуся уйти.

– Возвращайтесь поскорее.

– Через три часа или чуть позже я буду у вас.

Уходя, Ивенс взглянул на дом. Все ему казалось странным и хотя не в характере англичан строить предположения, однако он не мог преодолеть предубеждения, против воли охватившего его. Вокруг этого человека какая-то тайна, и ночные кошмары имели сходство с реальным страхом.

Когда мистер Фультон остался один, он позвонил.

Появился Том.

Фультон поколебался, затем, сделав над собой усилие, спросил:

– Ты меня охранял с доктором ночью?

– Да. Он не мог справиться с вами один: вы сопротивлялись, а вы сильны.

– Ты думаешь? – спросил больной с улыбкой. – По-видимому, ему крепко досталось…

– И мне тоже, сэр, вы со мной дрались… Вы меня приняли за полисмена.

Фультон стал еще бледнее и сел в кровати.

– Кто тебе это сказал?

– Вы, – ответил Том, – или, вернее, демон, терзавший ваш мозг.

Больной провел рукой по лбу, затем спросил безразличным тоном:

– А что я говорил тебе и доктору в бреду?

– Бессвязные вещи, но такие страшные иногда, что вы меня вогнали в дрожь.

– Право, хотел бы я себя послушать, – сказал Фультон. – И что же сделал доктор, чтобы меня успокоить?

– Он меня отослал, – сказал Том, – потому что мой вид вас раздражал, а затем он дал вам микстуру, которая заставила вас заснуть.

– Хорошо, ступай, я снова буду спать. Оставшись один, Фультон запустил пальцы в свою шевелюру, затем пробормотал сквозь стиснутые от бешенства зубы:

– Проклятая кобыла! Моей первой заботой будет пойти и размозжить тебе голову, как только я смогу подняться с постели! У доктора есть какие-то подозрения, поскольку он мне солгал утром. Ну, надо сделать ему признание…

В этот момент вошел доктор. На несколько минут он замешкался. Эти два человека чувствовали как бы тайну, пролегающую между ними.

Они смотрели друг на друга, будто волки перед схваткой. Фультон протянул руку Ивенсу. Две руки встретились в рукопожатии, но они были холодны, как лед.

– Я счастлив вас видеть, – сказал Фультон, опуская помимо своей воли уклончивый взгляд под твердым взглядом доктора. – Мне лучше, лихорадка прошла… Я вам обязан жизнью.

Ивенс ничего не ответил.

– Я хочу с вами поговорить, – продолжал Фультон. – Садитесь здесь, возле моей кровати.

Доктор поколебался, затем взял стул и поместился у изголовья больного таким образом, чтобы видеть его лицо и хорошо слышать. Этот немой допрос, казалось, привел Фультона в замешательство, но он не мог от него уклониться.

Он начал:

– Должен вам сказать, милый доктор, что кроме признательности, которую я к вам питаю и которую другой на моем месте постарался бы выразить деньгами, вы внушили мне большое доверие. Я чувствую к вам сильную привязанность. У меня нет в этой стране ни родственников, ни друзей. Только благодаря случаю незнакомец мог прийти ко мне. И, вероятно, вы будете единственным исключением. Я поговорю с вами начистоту, поскольку не умею лгать и надеюсь, что мы сохраним дружеские отношения. Не хочу, чтобы вы оставались в неведении относительно моего положения. Не прошу я и о том, чтобы вы хранили в тайне мой секрет, так как я понимаю, что имею дело с порядочным человеком.

Я родился в Америке. Родители мои были англичане, и я – их единственный сын. Я желал стать моряком. Наконец, отец разрешил мне уехать и поступить сообразно моему желанию. Но было уже поздно начинать карьеру на флоте. Мне было девятнадцать лет, когда я впервые вышел в море. Поскольку я должен был обучаться всему с самого начала, то в двадцать пять я дослужился лишь до чина унтер-офицера. За время плавания, которое мы совершали в Батавию,[2] я успел проникнуться сильной неприязнью к капитану. Это был грубый, толстый, почти всегда пьяный человек. Он колотил своих матросов как попало. Я часто сдерживал свой гнев, чтобы не отомстить за бедняг, чье малодушие делало его сильным. Однажды, когда он избивал моего товарища канатом, я попросил его остановиться, если он не хочет убить несчастного. Его гнев обратился против меня, он меня ударил несколько раз. Я обезумел от стыда и гнева. Схватив его за горло, я повалил его на землю и давил коленом на грудь до тех пор, пока он не попросил пощады. Экипаж и пальцем не пошевельнул, чтобы защитить его – все люди его ненавидели.

Два часа спустя он велел заковать меня в кандалы, и если б не мои товарищи, которые сунули мне тайком несколько сухарей, я бы умер от голода.