Грабли (ЛП)

"Я не прощаю себя. Я ненавижу себя уже долгое время. Я много раз пытался порвать с Софией после смерти твоей тети. И иногда мне это даже удавалось. Но она всегда возвращалась. И иногда я впускал ее в дом, когда у нас с твоей мамой были проблемы".

"Ты мешок с дерьмом". Слова, вылетевшие из моего рта, ошеломили меня. Не потому, что они не появлялись время от времени (мы с ненормативной лексикой были близкими друзьями), а потому, что никогда раньше они не были направлены на члена семьи. Семья была чем-то священным. До этого момента.

"Так и было", - согласился он. "Но наконец, через девять лет интрижки, мне удалось сбежать от нее. Я бросил работу. Я сменил замки в нашем доме. Я сказал ей, что если она приблизится к твоей матери или попытается рассказать ей, я сделаю ее жизнь несчастной".

"Мило."

Он бросил стакан в мусорное ведро под раковиной, а остатки выбил носком ботинка.

"Если ты знала все это время, почему ты не сказала своей матери?"

"С чего ты взял, что я не сказал?"

"Она бы меня убила". Отец заскочил верхней частью тела в кладовку и вернулся со шваброй, чтобы вытереть пиво, его глаза все это время цеплялись за мое лицо. "А потом бросила меня. Не в таком порядке".

Я надулась. "Как будто".

"Что ты имеешь в виду?" Он начал мыть швабру.

"Мама никогда бы не оставила тебя. Вот почему я ей не сказала", - выдохнула я, мой голос несли эмоции, как ветер. Набирая высоту, превращаясь в бурю.

Причина, по которой я не говорила ей все эти годы, не была альтруистической. Не потому, что я хотел защитить ее.

Я боялся, что она останется, а я не смогу посмотреть ей в глаза.

Что я буду так глубоко разочарован в ней, так расстроен ее решением, что это повлияет на наши отношения.

Не доверяя ее решению, я лишил ее возможности принять его.

"Да, она бы так и сделала". Отец перестал мыть, прижавшись лбом к кончику палки швабры. Он закрыл глаза. "Она бы ушла. У нее было искушение сделать это независимо от моей неверности".

Его голова наклонилась вперед, плечи обвисли, а потом... потом он начал плакать.

Опустился на пол передо мной.

Его колени погрузились в золотую реку пива.

Мой отец никогда не плакал.

Ни когда умерла моя тетя, ни когда умерли мои бабушка и дедушка, ни даже когда он смотрел, как Персефона идет к алтарю, ведомая братом жениха, потому что у отца была операция на ноге, и он не мог ходить.

Он не был плаксой. Мы не были плаксами. И все же он плакал.

"Мне жаль, Белли-Белль. Мне так жаль. Я никогда в жизни так не сожалел ни о чем. Я даже представить себе не могу, каково тебе было узнать об этом".

"Это было ужасно".

Но, как ни странно, возможно, не так ужасно видеть его таким.

То есть, часть меня все еще ненавидела его за искаженное представление о партнерстве, которое он мне внушил, но он также был человеком, который заботился о нас.

Он купил мне все, что я хотела - в пределах своих возможностей - и помог выплатить мой студенческий долг.

Он был одним из моих инвесторов, когда я открыла Madame Mayhem, и однажды он ударил мужчину по лицу за то, что тот сделал мне предложение, когда мы все отдыхали на мысе.

Он никогда не запирал меня в тупиках, не был жестоким или пренебрежительным.

Он облажался, но он никогда не собирался облажаться со мной.

"Если тебе станет легче, я не мог есть, не мог спать, не мог даже функционировать в течение очень долгого времени после того, как у нас с Софией все закончилось. И, спустя пару лет, я рассказал твоей маме".

"Подожди, мама знает?" Я схватил подол его клетчатой рубашки и приподнял его так, что мы оказались на уровне глаз. Его глаза были опухшими от слез и налитыми кровью. "Но ты сказал, что она бросила бы тебя, если бы я ей рассказал".

"Она действительно ушла от меня".

"Она никогда мне не рассказывала".

"Ты ей все рассказываешь?" Он поймал мой взгляд, многозначительно приподняв бровь.

Справедливое замечание.

Он потер костяшками пальцев щеку. "Она выгнала меня из дома вскоре после того, как ты окончил колледж. К тому времени вы с Перси уехали из дома. Я думаю, она ждала, пока вы оба уедете, потому что не хотела травмировать тебя. Я снимала квартиру в двух кварталах отсюда в течение восьми месяцев, пытаясь вернуть ее".

"Иди, мама", - пробормотала я. "Надеюсь, у нее получилось".

"У нее был двухмесячный роман с инструктором по йоге в местном YMCA. После того, как мы снова были вместе, я так злился, проезжая мимо YMCA, что поклялся увезти нас подальше от всего этого почтового индекса, чтобы избежать этого воспоминания".

"Поэтому вы переехали в пригороды?"

Он кивнул.

"Почему она забрала тебя обратно?" Я поняла, что все еще держу его рубашку, но это не помешало мне прижать ее сильнее.

"С ней случилось кое-что очень неудобное".

"Что?"

"Она вспомнила, что была влюблена в меня, и, находясь вдали от меня, она наказывала не только меня, но и себя".

Я отпустила его рубашку, пошатываясь.

Моя тоска по Девону зародилась внутри меня. Разве не это я делала? Наказывала нас обоих, потому что не могла справиться с перспективой быть влюбленной? Довериться кому-то другому?