Грачи прилетели. Рассудите нас, люди

— И жизнь и люди давно этого требовали и требуют, — заметил Коптильников, невольно завидуя и горячности и убежденности Аребина. — И если такое благо случится — ваше счастье. Но ловчить придется. И до меня тут ловчили, и я ловчил, и вы… — Коптильников осекся.

От конюшни, ведя на поводу золотисто-рыжего, с белой отметиной на лбу жеребца, шла Наталья Алгашова в кожаной на меху курточке, в хромовых, до блеска начищенных сапожках, туго обхватывавших икры ее сильных, несколько полноватых ног.

Аребин встал ей навстречу. Коптильников сделал движение, намереваясь приподняться, но раздумал и остался сидеть, побледнев еще больше; он не в силах был оторвать сумрачного, налитого тяжелой мужской мукой взгляда от лица Натальи. Глаза у нее голубые, нос своенравно вздернут, нижняя губа чуть полнее верхней. Простенький клетчатый платок, подвязанный под шею, оттенял смелые черты лица. Правой рукой, обтянутой коричневой кожаной перчаткой, она сжимала рукоятку плети.

Наталья протянула Аребину руку, как старому знакомому, плеть повисла на запястье.

— Алгашова. — Потом, отступив на шаг, стала беззастенчиво разглядывать его. Нагловатый и какой-то балованный взгляд этот немного смутил Аребина.

— Вы, должно быть, смелый человек, если отважились приехать сюда, — заговорила она, показывая в улыбке ровные белые зубы.

Аребин вспылил:

— Что вы все удивляетесь? Приехал! Отважился! Точно я на Луну прилетел, а не в Горьковскую область.

— Ничего, привыкнете. — Она невозмутимо улыбалась. — Я в детстве жила среди цыган, они, научили меня гадать. Я умею предсказывать будущее. Хотите? Дайте мне руку, левую, что ближе к сердцу. — И опять порывистый жест руки, и плеть на запястье. Аребин подал свою. Наталья, прижмурив глаза, вгляделась в извилины его ладони. — Вам предстоит в скором времени научиться ругаться отборной бранью, длинной и складной, как гекзаметры Гомера. Будете, по примеру ваших предшественников, бегать за бабами. Начнете пить…

— Я не пью, — нетерпеливо перебил Аребин.

— Научитесь, — заверила Наталья. — Здесь многие пьют. Сперва пьют, затем с восторгом вспоминают, как пили и сколько выпили, потом опять пьют, и дерутся, и опять вспоминают… Культура Москвы представлена здесь главным образом в виде особой московской. Я здесь недавно, но кое-что уже повидала…

Наталья Алгашова прибыла в Соловцово год назад ранней весной. Ни один человек не верил, что она приживется в селе: как появилась, так и исчезнет, много их побывало, разных. Все заранее известно…

Поселившись у одинокой вдовы, Наталья целую неделю не показывалась на улице, от расспросов хозяйки уклонялась; пообедав, запиралась в маленькой комнатке за дощатой перегородкой, садилась у окошка и обреченно, с тоской, которая, казалось, навсегда поселилась в ее синих, потемневших глазах, смотрела на дождь, косо хлеставший в стекла, на бредущее по грязи стадо; коровы мычали уныло и жалобно…

Вдова рассказывала соседкам:

— Ну жиличку бог послал, прямо ума не приложу, как с ней действовать!.. С утра до вечера плачет. Ночью не спит, бормочет что-то, ходит и все курит. Боюсь, как бы дом не спалила…

Однажды Наталья, надев хромовые сапожки, кожаную куртку со множеством кармашков на «молниях», вынув из чемодана плеть с красивой резной рукояткой, с веселой решимостью отправилась в правление просить лошадь, чтобы доехать до района: село ей не понравилось, пускай пошлют в другой колхоз. В правлении, кроме сторожихи, никого не застала и явилась прямо на конюшню.

У амбара, на ступеньке, сидел Кузьма Кокуздов, а вокруг него — кладовщик Омутной, конюхи Терентия Рыжова. Они курили, пряча цигарки в кулаки. Увидев Наталью, в ожидании примолкли. Кокуздов отбросил окурок и потер ладонью о ладонь в предвкушении чего-то примечательно-забавного, что должно произойти. Он встал, вынул из кармашка расческу и подул на нее.

Наталья строго и недружелюбно потребовала лошадь.

— Вам каких кровей, простите? — Кокуздов провел расческой по реденьким белесым волосикам на розовом темени. — Орловских, арабских или сойдет просто битюг? На тех, что еще держатся на ногах, возят, пардон, навоз.

Конюхи сдержанно хохотнули. Ноздри Натальи диковато расширились. Кокуздов спросил еще учтивее:

— И вообще, гражданочка, на какой предмет вам лошадка, позвольте вас спросить? Зачем вам в район? Ради прогулки или просить увольнения?

— Не ваше дело, — мрачно бросила Наталья. — Дайте мне лошадь.

— А русский язык вас научили понимать? — Кокуздова предупредительно дернули за пиджак: хватит, мол, подурачился и довольно, сядь; тот отмахнулся. — Знаете такое слово: «нету»? Или оно для вас незнакомо, вам хоть из-под земли вынь да положь?

Наталья закусила губу и с угрозой шагнула к Кокуздову:

— Вы что, скоморох?

— Ах, извиняюсь! — Кокуздов, вспомнив что-то, обрадованно воскликнул: — Есть лошадь! Только для вас! — Он обернулся к конюхам: — Оседлайте Урагана. Пусть дамочка прокатится…

— Не дури, Кузьма…

— Эх, угодим гостье, ребята! — настаивал Кокуздов. — Ну как не услужить такой фартовой бабочке! Пускай прокатится…