Град огненный (СИ)

— Васпы! — говорю я. — Солдаты и офицеры! Все, кто выжил после атаки на Ульи. Все, кто прошел через лаборатории. Все, кто впитал в себя яд и смерть. Все, кто явился сейчас в Помор. Нас так долго держали за кирпичной стеной. Нам так долго лгали, что выхода за нее нет. Но каждая стена однажды рушится. И вот настала эпоха перемен. И стало ясно, что мир гораздо больше, чем мы думали. В нем есть место и для нас. Надо только сделать шаг, чтобы переступить порог новой жизни. Один последний шаг после долгого похода, — я беру паузу и обвожу их взглядом. Они молчат. Их лица серьезны. Никто не смеется, никто не сомневается в моих словах — а, значит, я сделал правильный выбор. И продолжаю: — Это был трудный путь. Но мы сделали все возможное, чтобы заслужить награду. Мы знаем, как тяжело даются перемены. Мы проходили науку в пыточных. Мы закалялись в боях. Но мы были достаточно сильны, чтобы сохранить в себе крупицу человечности, когда в нас взращивали зверя. Так будем же сильны, чтобы запереть в себе зверя, когда пришло время вернуться к человечности. Через три дня прилетят вертолеты Красного креста, чтобы доставить нас в Южноуделье. Так придем же к людям с чистыми руками!

Я поднимаю стек. Солнце пляшет на лезвии, истекает медным ядом. Мой маршальский жезл. Мой жертвенный нож. Символ высшей власти и спутник, никогда не покидающий моей руки и хорошо знающий, как оборвать жизнь. Друг, который никогда не подводил меня. Как долго я мечтал о нем. Как бережно хранил…

От прута исходит приятный запах нагретого дерева и меди. Тогда я подношу стек к губам и бережно целую.

— Смерть, — шепчу я, — где твое жало?

И переламываю его через колено.

Над взлетной полосой проносится вздох — будто порыв ветра смахивает с сосновых лап отмершую хвою. Затем воцаряется тишина. Мир смазывается, расплывается пятнами. Медленно разжимаю руки. Обломки стека с глухим стуком падают вниз. И я опускаю веки, чувствуя, как моя внутренняя тьма, вскипев, обжигает роговицу.

Я обещаю себе, что это будет последний раз, когда я предаю друга.

Тогда тишину аэродрома нарушает многократно повторяющийся треск: это следом за мной осы ломают свои ядовитые жала.

* * *

Я ухожу в лес, стараясь остаться незамеченным.

Иду быстро. Кустарники бьют по голенищам сапог. Под подошвами хрустит подлесок и прихваченная изморозью хвоя. Несколько раз я не успеваю увернуться, и ветки наотмашь хлещут по лицу, но это только раззадоривает меня. Я ускоряю шаг и вскоре бегу. И чувствую, как где-то внутри закручивается узел — это натягиваются нити, связывающие меня с прошлым. Задыхаюсь. Делаю последний рывок — и нити лопаются. Хвоя скользит, осыпается под ногами, и я кубарем качусь по земле. И падаю навзничь, раскинув руки по мерзлой траве.

Я лежу на склоне долины, как на краю глиняной крынки. А передо мной разливается настоящая молочная река.

Низина до краев наполнена туманом. Белым и жирным, как сливки. У горизонта он соприкасается с облаками, которые текут лениво и важно, в их животах вызревают осенние дожди. И кажется, что там, за краем, нет больше никакой земли, а только одно бесконечное небо. Словно я уже сделал свой последний шаг в бездну — и теперь лечу, подхваченный воздушным потоком. От этого больно стягивает горло и щиплет глаза. И мыслей никаких нет — их выдувает ветрами.

Слышу шаги позади себя. К запахам мерзлой земли примешивается знакомый сладковатый аромат васпы. Комендант садится чуть дальше меня по склону.

— Здесь красиво, — говорит он. — Хорошее место, чтобы мечтать и думать.

— Я никогда не бывал тут раньше, — отзываюсь и приподнимаюсь на локтях.

— Есть места, которым неважно, когда ты дойдешь до них. Главное — чтобы дошел, — Расс поворачивается ко мне лицом. В его взгляде сквозит то, что люди бы назвали… сочувствием?

— Как ребята? — спрашиваю его.

— Солдаты радуются. Господа преторианцы в печали.

— Да уж какие там господа, — бормочу я. — Мы в одной упряжке. Нет королевы — нет претории.

— Может, и нет, — соглашается Расс.

Он вздыхает, тянется к кобуре и достает пистолет. Вертит его в руках, но с предохранителя не снимает.

— Я не офицер и у меня нет стека, — говорит он. — Но тоже есть ядовитое жало.

Размахивается и швыряет пистолет далеко в белесую мглу — на мгновение стальной корпус вспыхивает медью, будто подмигивает бывшему хозяину.

— Вот теперь мы в одной упряжке, — произносит Расс.

Я слежу, как бездна облизывается облачным языком. Спрашиваю:

— А если люди обманут? Если весь этот Переход — только очередной маневр?

Расс беспечно пожимает плечами.

— Что ж. С верой в сердце умирать легко и не страшно.

Какое-то время мы молчим. Я анализирую все, что когда-либо говорил Торий, что я узнал от журналистов, что услышал по новостным каналам, что передавали наши агенты. Если проект по реабилитации васпов действительно настолько масштабный (и затратный — как уверил меня Виктор), то правительству проще дать нам возможность отработать затраты, чем убить и буквально зарыть деньги в землю. Но от этого менее тревожно не становится.

— Что ты будешь делать у людей? — спрашиваю снова.