Град огненный (СИ)

— Нет-нет, — быстро бормочет он, словно хочет убедить в первую очередь себя. — Нет-нет… Вы не насекомое. Васпы не насекомые. Не мертвецы. Вы — люди. Вы сумели абстрагироваться от реальности, расщепить сознание путем медитативных практик. Я только хотел сделать вас цельными снова.

— В том числе и Пола?

— И… его… — шепчет доктор, а стул будто ломается подо мной, и я падаю в оранжевую пропасть. Лечу, лечу, так бесконечно долго, ощущая палящее дыхание лавы на своем лице и касание гигантских плавников — почти невесомое, почти нежное.

— Вы убили его, — шепчу я. — Не своими руками. Своей ложью. Своей надеждой. Вы так щедро раздавали советы. Но не удосужились понять, что мы не люди. Что мы идем во тьме, на ощупь по вашему незнакомому миру. Вы не защитили Пола от последствий. Хотя должны были, как куратор.

Я дрожу. Пот заливает глаза. Доктор дрожит тоже.

— Вы правы, — говорит он, и я гляжу на него, не в силах поверить. Он повторяет громче, с одышкой: — Вы правы! Моя вина… моя халатность… Но я еще могу… еще могу спасти вашего друга… и вас…

— Довольно!

Щелк.

Комната погружается во тьму. Комната озаряется светом. Вторая игла торчит из безымянного пальца, но теперь доктор не кричит. Только до крови закусывает губу и закатывает глаза. А я сдавливаю пальцами виски: невидимое сверло ввинчивается в кость, и я даже ощущаю хруст, я даже ощущаю запах гнили, который исходит от моей мертвой застоявшейся крови.

— Кто вы? — спрашиваю я. Смотрю на доктора, но вижу лишь расплывчатый силуэт.

— Кто вы? — втыкаю третью иглу, и голова вспыхивает, выгорает, как промасленная ветошь. — Мне нужно имя! Имя!

— Вениа-мин… — доносится из тьмы хрипящий голос. — Поплавский — девичья фамилия матери. Я взял ее когда… когда узнал, что мои наработки используются вот так. Когда увидел… что это неправильно. Что это только костыли… костыли, которыми ученые перебивают ноги тем, кто учится стоять самостоятельно. Я хотел все исправить… хочу этого и теперь.

Он берет паузу, словно собирается с духом.

Потом называет себя.

* * *

Расщепление сознания. Это спасение от безумия и тьмы.

Не помню, что происходило в следующие пару часов. Кажется, я смалодушничал и сбежал. Кажется, меня рвало в заплеванном подземном переходе, а какой-то человек трогал меня за плечо и спрашивал:

— Вам плохо? Помочь?

Я ответил коротко и грязно. А потом вытошнил кровь и желчь на его же ботинки — начищенные, с едва заметной царапиной на носке. Потом я хохотал, как поехавший, и не заметил, что остался в одиночестве у сырой и грязной стены. Смотрел на узоры граффити, но видел только подпись моего доктора. Проклятое «Пэ» с аркой наверху. Я ведь еще тогда должен был догадаться, что это «Эс»!

Пошатываясь, кое-как дохожу до телефонного автомата и набираю единственно заученный наизусть номер. Гудки пробиваются из глухой пустоты и тянутся долго, так долго, как этот промозглая и страшная ночь. Наконец, трубку снимают.

— Да?

Голос раздраженный и хриплый. Кто будет доволен, когда его выдернут из постели настойчивым звонком?

— Вик, это я…

На том конце провода повисает молчание, и я не знаю, как расценивать его, поэтому продолжаю:

— У меня проблемы. Можно приехать?

— Ты! — рычит Виктор и повторяет, понизив голос: — Ты…

Словно не знает, что еще сказать. Я жду, когда он назовет меня наглецом или придурком. Но Виктор произносит совершенно спокойно:

— Знаешь, пора бы тебе научиться решать свои проблемы самостоятельно.

После этого кладет трубку.

Я так и остаюсь стоять, невидяще пялясь на черный диск телефона и слушая резкие гудки, отдающиеся в голове мучительным скрежетом и визгом. Потом швыряю трубку в стену.

Щелк!

Трескается пластик, на асфальт падает осколок — черный и изогнутый, будто плавник чудовища. Шнур дергается, как веревка на шее висельника.

Все мои решения в итоге заканчиваются или предательством, или смертью. И я не знаю, куда мне теперь пойти, кроме одного-единственного места.

Три квартала на юг. Еще один на юго-запад. Сквер с башенными часами. Ярко освещенное окно дежурки.

Толкаю плечом дверь и вваливаюсь в помещение, привнося с собой запахи крови, кислоты и бог знает, чего еще. Дежурный полицейский отрывается от газеты и вопросительно смотрит, не скрывая гадливой гримасы.

— У меня чистосердечное признание, — глухо произношу я и утираю рукавом пот. — Я убил человека.

Моего психотерапевта и куратора. Учителя и палача. Светило психиатрии Вениамина Селиверстова.

7 мая

Возвращаюсь к записям только теперь. События прошедших дней перемешиваются. Распадаются на кусочки, вспышки, пробивающиеся сквозь тьму моего безумия.

…вспышка…

Первая ночь после убийства.

Преторианская келья или одиночная камера — разницы нет. Темная комната без окон. У одной стены нары. У другой — умывальник. Дверь зарешечена. Где-то дальше по коридору — камера Расса. В пересменку дежурных нам удается переброситься парой фраз. И теперь комендант знает. Но все равно не верит.

— Ты не мог, — шепчет он. — Ты не убил Тория, когда сорвался. И не убивал доктора. Вспомни!