Град огненный (СИ)

— Откуда? — удивляется доктор. — Они… ничего не спрашивали. Просто били… и все. Странно?

— Они хотели подставить меня, — усмехаюсь. — Почти удалось.

Селиверстов кивает, смежая набрякшие веки.

— Один из них… испугался, когда увидел иглы. «Хреновы осы». Так он сказал. У него был странный голос… с акцентом.

Я замираю, переспрашиваю:

— С каким акцентом?

Доктор думает, дыша глубоко и ровно. Опять задремал? Я наклоняюсь, чтобы встряхнуть его за плечи, но Селиверстов отвечает:

— С загорским. Да… это загорский акцент… И второй сказал: «Заткнись».

Выпрямляюсь. Все волоски на коже встают дыбом, будто я прикоснулся к высоковольтному проводу. Так иногда бывает, когда стоишь очень близко к разгадке. Или к опасности. Что в моем случае одно и то же.

— Последний вопрос, — говорю я. — Как можно обойти вашу блокаду?

Селиверстов дергается на постели, судорожно сминает одеяло.

— Можно, — бормочет он. — Наверное… если очень захотеть… но вы ведь не хотите, правда? Вы не станете…

Не важно. Это уже не важно. Я направляюсь к выходу, и в спину летит лихорадочный шепот:

— Я буду ходатайствовать… о помещении вас в стационар…

— Конечно, — спокойно отвечаю я и закрываю за собой дверь.

Чуть позже, профессор. Если для меня будет какое-то «позже».

8 мая

Утром пятницы я вкалываю себе остатки препарата АТ и снова собираю васпов. На этот раз у городской свалки, где работает Франц. Я даю описание загорца Аршана и его начальника Вацлава — мастеров, с которыми работал Пол.

Нужны доказательства. Уверен, они убили Пола. И вероятно подставили Расса. Эти люди состояли в Шестом отделе. Состоят сейчас в Си-Вай. Они выведут нас на пана Морташа. А это уже крупная рыба. Сейчас моя задача — закинуть снасти и вылавливаю рыбку помельче. А потом использовать ее, как наживку.

— Что мы будем делать, когда найдем их, босс? — спрашивает Франц, когда мы остаемся одни, и меня ощутимо потряхивает отходняк.

— Мы? — я слегка приподнимаю брови.

Франц радостно скалится.

— Хочешь лишить меня и других ребят веселья?

Вспоминаю, как вокруг связанного доктора акулами ходили тени. Как горячая игла прошивала висок, доставая до мозга, вороша его, как обугленную картошку.

— Вряд ли тебе это понравится, Франц.

— Еще как, босс, — он облизывает губы. И я замечаю возбуждение, подсвечивающее его водянистые глаза, как крохотными фонариками. — Мы допросим их, верно? Выбьем признание вместе с дерьмом. Как раньше, босс.

— Не выйдет, — возражаю. — Перейдешь черту — сдохнешь.

— Днем раньше, днем позже! — весело отзывается Франц. — Зато утащу за собой парочку засранцев, — потом серьезнеет, и, подумав, добавляет: — Лучше погибнуть в драке, чем гнить на свалке.

Его щека подергивается. Пальцы сжимаются, будто нащупывают холодные грани кастета или рукоять ножа.

— Ты хренов псих, — говорю ему слова, которые слишком часто слышал сам.

— Я сержант, — обрубает Франц. — И знаешь, босс. Люди могут считать меня психом. Или садистом. Или чудовищем. Плевать! Но ты мне поверь. Я научился хорошо контролировать себя. И я вполне могу… — он срывается, прочищает горло и продолжает хрипло: — могу прожить без этого всего. Ты веришь?

— Верю, — отвечаю серьезно, выдерживая его пристальный колючий взгляд.

— Но только я так считаю, босс, — продолжает он. — Когда понадобится. Сильно понадобится, вот как сейчас. Я наплюю на всю человеческую мораль и все законы. И стану психом, садистом и чудовищем. Потому что когда зверя загоняют в угол, он не подставляет трусливо зад. Он скалит зубы. И атакует.

* * *

Уличный телефон-автомат проглатывает монетку, и после щелчка из трубки доносятся долгие густые гудки. Надломанный диск щербато улыбается, будто говорит: «Ты слишком тянул, приятель. Тебя обманули. Обвели вокруг пальца, как всегда поступали с вашим братом. Смирись, неудачник». И когда отчаяние становится невыносимым, а злость поджигает маленький фитиль моей внутренней динамитной шашки, Феликс снимает трубку.

— Договор, — шиплю я, не здороваясь, но он сразу понимает, кто говорит.

— Господин Вереск! — тянет высокомерно и небрежно. — Вы же знаете, мы так…

— Плевать на занятость! — рявкаю в трубку, и на черном пластике оседают брызги слюны. — Завтра. Крайний срок. У тебя было достаточно времени.

В трубке слышится потрескивание. Не то дыхание, не то тихий смех. Если я сожму кулак чуть сильнее, то раскрошу дешевый пластик. Эмоции недопустимы. Срыв недопустим. Голова должна быть ясной, а мысли трезвыми. Теперь только так.

— Погодите минутку, — невнятно бормочет Феликс и на какое-то мгновение в трубке воцаряется тишина. Я жду, ощущая, как волоски на шее поднимаются дыбом, будто по коже кто-то проводит ледяной ладонью. Но это только капля пота стекает за воротник. Я обтираюсь ладонью и снова жду, вслушиваясь в потрескивания и помехи. Так мало времени. И так много вопросов.

— Сегодня, — наконец квакает в трубке.

Я вздрагиваю, будто пробуждаюсь ото сна. В отполированном стекле видно мое отражение: тупой взгляд мороженой рыбы, перечеркнутое повязкой лицо с ввалившимися щеками.

— Сегодня? — повторяю как механизм и не могу поверить. Так быстро? Вот сейчас?