Град огненный (СИ)

— И последнее, — говорит Торий. — Новая жизнь должна строиться по новым правилам. Ты ведь понимаешь, что старые методы больше не действуют. От них больше вреда, чем пользы. Ты должен придумать новые законы.

— Я никогда не делал этого раньше, — признаюсь я, и тревога удваивается, холодком пробирает под ложечкой. — Устав существовал задолго до меня. Его придумали люди. Не васпы.

— Что ж, — беспечно отвечает Торий, — однажды настает момент, когда дети взрослеют и им приходится жить своим умом, — потом он снисходительно улыбается и добавляет: — Хотя я могу указать тебе направление.

Он достает из кармана блокнот и карандаш, пишет что-то на листке, затем отрывает и протягивает мне.

— Первая заповедь новой жизни васпов, — серьезно комментирует Торий.

Я беру листок и читаю. На нем написано только два слова:

«Не убивай».

* * *

Конечно, мне пришлось внести в первую заповедь некоторые коррективы.

Люди воюют с не меньшим усердием, чем васпы. И убивают тоже. «Война» — слово, оправдывающее любое убийство. И если ты убиваешь на войне — ты герой. Это почетно и правильно. Но почему нас в таком случае называют захватчиками и врагами? Нас, в которых изначально вложена программа уничтожения?

Иногда мне кажется, что создавая васпов, люди не думали о последствиях. Никто не подумал, как идеальное оружие будет существовать в мирное время. Возможно, это вовсе не входило в планы людей. И, выполнив свою миссию, мы были бы утилизированы, как отработанные механизмы.

Никто не подумал, что механизмы захотят иной судьбы.

Но пока идет война, пока тайгу прочесывают охотники за головами, пока Шестой отдел продолжает Дарский эксперимент — мы не можем сложить оружие. Поэтому первый закон нового Устава гласит:

«Не убивай без нужды. Не убивай беззащитного. И не превышай пределов допустимой самообороны».

* * *

Итак, мы приходим в Помор.

Люди называют его «город-призрак». И, увидев воочию, понимаю, почему.

Тайга сожрала город, разрастаясь и уничтожая все, когда-то созданное человеком. Асфальтовое покрытые дороги взломал можжевельник. Бетонные коробки зданий просели и обрушились, поросли мхом. Черные провалы окон — как глазницы в черепе, — глядят на непрошеных гостей бесстрастно и слепо. И не обрушенная сосна преграждает дорогу — караульная вышка.

Мы идем осторожно, вслушиваясь в тишину вокруг, не нарушаемую ни трелями птиц, ни шорохом под лапами зверя. Наверное, не только люди, но и животные обходят его стороной. И первым делом я думаю о радиации, но не пугаюсь: васпы отчасти мертвы, а потому достаточно спокойно переносят воздействие радиоактивных частиц на организм. Но от тишины и пустоты все равно становится не по себе. Солнце настырно пробивается сквозь грязную вату облаков, но этот свет искусственный и стерильный. Оттого весь окружающий пейзаж кажется картонным макетом, выставленным на витрине игрушечного магазина, виденного мной в Дербенде.

На всякий случай я держу палец на спусковом крючке.

Нам хватает дня, чтобы прочесать весь город с юга на север и с востока на запад. Разведка доносит: все чисто. Торий не врал: люди покинули этот объект давно, и селиться снова не планировали. И только в одном месте, ближе к северо-востоку, мы обнаруживаем следы огромных лапищ — каждый величиной в руку от плеча до запястья. Следы подсохли и тоже поросли мхом, а значит — зверь прошел здесь достаточно давно. И я переглядываюсь с Полом.

— Рованьский, — равнодушно говорит тот.

Я не отвечаю ему: Рованьский зверь остался далеко позади, его ареал обитания — болота. Ему нечего делать в заброшенном городе, вероятно, подвергшемуся радиоактивному заражению. Но свои мысли я оставляю при себе.

Так мертвый город встречает своих мертвых жителей.

И становится нашим домом на ближайшие полгода.

Мы не восстанавливаем здания, не вырубаем лес. Последнее, чего мы хотим — это быть обнаруженными с воздуха разведывательными вертолетами Шестого отдела. Мы находим разветвленную и хорошо сохранившуюся сеть подземных коммуникаций. Старые бомбоубежища и бункеры. Запасные и все еще работающие генераторы. Мы уходим под землю, как муравьи. И строим планы. И наблюдаем.

А еще посылаем разведчиков на случай, если вдруг рядом окажутся агенты Морташа или наоборот, заплутавшие васпы. Улей, из которого бежал я, мог быть не единственным местом дислокации васпов. И сколько еще их бродит по лесам — дезориентированных, потерявших смысл жизни?

Нужен был сигнал, который оповестил бы: «Здесь есть убежище и пища!» Код, который могли бы расшифровать лишь васпы, но не могли — люди.

Такой код придумал для нас Музыкант.

* * *

Вообще-то его зовут Иржи.

Мы пересекались с ним однажды, в детстве, еще будучи неофитами. Но его перевели в восточный Улей, а меня взял в преемники сержант Харт. И теперь на мне — китель преторианца. А на Музыканте — простая парка и картуз. И пахнет от него почти по-человечьи — хлебом и домашним теплом.

— Ты живешь с людьми? — спрашиваю его.

— Живу, — отвечает он. — Недолго. Всего несколько месяцев.