Град Петра

Невозмутимо, с травинкой в уголке губ. Доменико рассмеялся, обнял её. В самом деле, что могут отнять? Крепость, храм Петра и Павла? Воздвигнутое из камня прочно принадлежит не ему, Петербургу, столице русской…

* * *

В крепости отделали новую кардегардию, и Доменико выгородил там комнату, раздобыл столы, шкафы для чертежей и замки с секретом. Фортеция со дня основания не воевала, но сие не значит, что нет в городе какого-либо молчальника, прощупывающего оборону. Глянув в окно, Доменико мог видеть колокольню в громоздкой одежде лесов, мельтешащие фигуры каменщиков. По утрам Земцов, старший гезель, раздавал работу младшим: Ивану Козлову, Никите Назимову, Ивану Клюрову и прочим. Им рассчитывать, чертить набело детали зданий, порученных Михаилу: казармы, порохового склада, бани, портомойни. Есть теперь и вклад его собственный в цитадель. Не сняты с него и кунштюки для Летнего сада — без конца сочиняет беседки, фонтаны, воротца, скамейки, гроты.

Смех берёт Доменико — Земцов смотрит на него с жалостью. Сердиться нечего, ведь эмоции у него самые дружеские. Обидели учителя. Служил учитель верой и правдой, градуса выше полковничьего не достиг. Государь не упрекнул ни в чём. И вот ходить теперь учителю, истинному строителю Петербурга, в подчинённых. Леблон, ещё не ступив сюда ногой, возведён в генерал-архитекторы. Жалованье отвалили... Всё это Михаил, отослав младших, высказывал.

— Я повышения не просил, — отвечал Доменико. — Умнее оттого не стану. Забыл Декарта? В чём блаженство? В разуме, ведущем к цели.

Стиснув зубы, он сдержал волнение, когда явился переводчик, широко распахнул дверь и крикнул подобострастно, юным петушиным голоском:

   — Господин генерал-архитектор!

Нахлынувшая жара заставила Леблона снять сюртук — сенсацию в вельможном Петербурге. Зато камзол его серебрился весь сказочными шитыми зарослями по груди и рукавам.

   — Вы учились во Франции? — спросил он, кивнув в ответ на поклон и обтирая платком лоб.

   — Нет, в Риме.

   — Не подумал бы... — и Леблон свалился в кресло.

   — Почему?

Вялое движение руки было ответом. Доменико понял. Но что мог разглядеть француз, проходя, кроме портала? Кажется, одобрил.

   — Вы давно в России?

   — Тринадцать лет.

   — О-ля-ля! Климат выносите? Зимой тут можно дышать?

Доменико сказал, что можно.

   — Его царское величество, — сообщил Леблон торжественно, — отзывался о вас прекрасно.

   — Рад слышать... Спасибо!

А сам-то он... Его мнение? Доменико собирался спросить прямо, но вдруг сдавило гортань, охватила робость. Заговорил Леблон.

   — Рим... Ах Рим!.. Все дороги... Да, когда-то вели к нему... Фантастико! Милый шевалье, — обратился он к переводчику, — вы нам не нужны! О Рим, аморе мио! Ступайте, милый, займитесь пока... Этот мальчик переводит Фенелона[100]. Ужас, как запоздали русские!

   — Им было не до романов, — заметил Доменико.

   — Его величество погоняет Россию этим...

Сечёт рукой воздух.

   — Кнут, мосье, кнут! Просто, как бонжур... Как здравствуйте...

Рука сухая, с синими жилами, почти старческая. Отбрасывает Доменико в юность. Он — гезель перед наставником. Рука говорит о Париже, где заложен светоч всех художеств, где выдающийся француз увенчан лаврами. О написанных книгах...

То, что Леблон генерал, начальник, — как-то забылось. В Астано, в вольнолюбивом Астано, уважают возраст, опыт, талант. Авторы книг — люди исключительные, редчайшие, среди знакомых Доменико не было ни одного. Голосом, от волнения ломким, голосом гезеля он спешит сказать — труды мастера читал. Трактат о садах, дополнения к Давилье, к его курсу архитектуры... Да, в царской библиотеке. Жаль, Версаля не видел, но о тамошних трудах мастера наслышан. Не окажет ли он любезность...

Доменико поспешно, неуклюже снимает с полки альбом, роняет Леблону на колени, просит прощенья. Что же внёс мастер в королевские интерьеры? К сожалению, художники остаются безымянными.

   — Неважно, дорогой мой, — слышит Доменико. — Совершенно неважно. Всё равно короли — наши подданные. Не удивляйтесь, дорогой мой, мы монархи красоты. Вот мои залы...

Именно они, новейшие по отделке, нравятся Доменико. Величавы без высокомерия, без тяжёлой помпезности, жизнерадостны, но ничего слащавого. Декор ясен, симметричен, в основе его — прямые линии, прямые углы, в соответствии с широкими окнами. Цветочный орнамент на ветвях-линиях лёгкий, весенний, будто не успевший разрастись.

Мастер принял восторги как должное.

   — Видите, небольшие шалости я допускаю. Интерьер — это интим. Выплёскивать роскошь наружу теперь не любят. И в самом деле — моветон... Надо различать. Строгий фасад — это иллюзия власти, а всё внутри — власть иллюзий, самоуслаждение. Так говорят в Париже. При Людовике искусство стали обсуждать серьёзно.

   — Я не был в Париже, — вздохнул Доменико удручённо.

   — Париж, Париж... Что здесь воображают? Мы тоже тонем в грязи. Нас полмиллиона — представляете месиво? Русские чище, они моются в бане. Спасительное изобретение...