Граф божьей милостью

Объезжал подразделения до самой темноты. Поспать не удалось совсем — чертовы франки, несколько раз за ночь трубили атаку, держа нас в тонусе.

Наконец, над горизонтом появился краешек солнца, небо стало стремительно светлеть. В том, что французы вскоре начнут атаку, уже не было никакого сомнения.

Франциск по традиции посвятил в рыцари нескольких молодых дворян, затем вся армия, в том числе сам король, стала на колени и простояла до самого окончания молебна, который проводил кардинал Пьер де Фуа, родной дядя Франциска.

А уже потом, король толкнул перед армией напутствующую речь — довольно скупую, но подчеркивающую величие Наварры. Получилось красиво и торжественно — народ однозначно проникся.

Черт… а вот я так не умею. У меня все сводится к банальностям: вы что, собрались жить вечно, желудки? Или: сейчас быстренько всех нахлобучим, потом обдерем трупы и нажремся. И так далее и тому подобное.

Хотя тоже действует на загляденье.

Да и ладно, каждому свое.

С высокого холма, на котором расположилась ставка, было прекрасно видно, как французская пехота перестраивается в две баталии.

— Фляга при тебе? — Феб протянул руку.

— Всегда со мной, — я передал ему баклажку с арманьяком.

Франциск глотнул, крякнул и довольно улыбнулся.

— Уф… слегка попустило.

— Вот и ладненько. Я там вчера посрался с твоими эфиопцами.

— То-то я смотрю, они на тебя дурным глазом косятся… — Франциск ухмыльнулся. — Что случилось?

— В первые ряды собрались. Пришлось грозиться и стращать. Вот ей-ей, если кто-нить из них после рыпнется на меня… ну, ты понимаешь.

— Не рыпнутся, я поговорю с Гырмой, чтобы зла не держали. А теперь давай подумаем, что с Пауком делать.

— Он мой… — чуть резче чем требовалось, отрезал я.

— Жан Жаныч, ты в своем праве, конечно… — Феб нахмурился. — Но нельзя его убивать. Вопрос решит церковный суд. Грехов за ним по линии инквизиции на десять костров хватит. Как вариант — вечное заточение. Так будет правильней.

— Как получится, Феб Гастоныч, — ухмыльнулся я. — Как получится. Ничего обещать не буду.

— Все-таки подумай над моими словами…

На этом разговор пришлось закончить, потому что франки начали атаку.

Наши стрелки уже заняли позиция за рогатками и частоколом. Валлийцы втыкали рядом собой пучки стрел и широко крестились, упоминая Святого Георгия. Генуэзцы за большими павезами, вертели воротами своих тяжелых арбалетов. Аркебузиры раздували фитили.

Когда стали различаться пятнышки лилий на белых стягах французов, Феб молча поднял и резко опустил руку.

Протяжно заревели трубы.

В то же мгновение из стволов аркебуз сорвались грязные клочки дыма, а через мгновение донеслось частое хлопанье. С позиций лучников и арбалетчиков в воздух сорвалось серое густое облачко и понеслось к французам.

Залп, второй, третий…

Легкий ветерок принес к нам хрипы и стоны.

Фигурки в белых коттах густо падали, но шеренги тут же смыкались, живые просто перешагивали через своих раненых и убитых.

Несмотря на потери, баталии неумолимо приближались. Французы уже перешли на трусцу. Одновременно, от лагеря франков, заходя по широкой дуге к нам с левого фланга, понеслись густые ряды жандармов. Но немного не с того направления, как планировалось.

— Долбаный Филипп! — от души выругался я. — Ну, Салман, твой выход…

С последним моим словом, навстречу жандармам вырвалась туча легкой конницы. А еще через мгновение они столкнулись с франками.

Я снова выматерился, показалось, что стальная лава, как паровой каток немедленно переедет разношерстную орду, но конники Салмана перед самым носом франков вильнули вправо и понеслись вдоль строя, засыпая их стрелами и болтами в упор.

Кубарем покатились по земле первые лошади. Не столь много, как хотелось, но строй франков стал тормозить и рассыпаться. Французы принялись перестраиваться фронтом к ускользающему врагу, но мавры уже успели развернуться и снова ударили жандармам во фланг.

Ряды смешались, часть пестрых фигурок просто исчезла в лаве закованных в сталь кавалеристов, но большая часть наваррцев опять вырвалась и унеслась несколькими ручейками прочь.

Жандармы сильно замедлились, в очередной раз перестроились, стали забирать правее и, наконец, заскочили в рощи.

Прямо на наши батареи.

Между деревьями промелькнули снопы пламени и вспухли клубы дыма.

С холма не было видно, что там происходит, но я примерно представлял себе жутковатую картину.

Густые ряды из вкопанных в землю заостренных кольев и кованых железных шипов.

Натянутые канаты между деревьев.

Пятнадцать трехфунтовых орудий и вдвое больше двухфунтовых фальконетов, снятых с кораблей и переставленных, по придумке Феба, на пехотные лафеты по два ствола в один пакет.

Морские книппеля, то есть, половинки ядер, скованные полутораметровой цепью и картечь из чугунного лома.

Плотные шеренги стрелков с аркебузами калибром примерно в двадцать миллиметров, бьющие тридцатиграммовой пулей, на тридцати шагах проламывающей любые доспехи.

Что там может происходить? Только смерть и ужас. Не хотел бы я оказаться на месте французов.