— Да, сударь, — отвечал англичанин. — Однако, — продолжал он после некоторого молчания, — я не скрою от вас, господин Моррель, что при всем уважении к вашей честности, до сих пор не подвергавшейся ни малейшему упреку, в Марселе носится слух, что вы скоро окажетесь несостоятельным.
При таком почти грубом заявлении Моррель страшно побледнел.
— Милостивый государь, — сказал он, — до сих пор — а уже прошло больше двадцати четырех лет с того дня, как мой отец передал мне нашу фирму, которую он сам возглавлял в продолжение тридцати пяти лет, — до сих пор ни одно представленное в мою кассу обязательство за подписью "Моррель и Сын" не осталось неоплаченным.
— Да, я это знаю, — отвечал англичанин, — но будем говорить откровенно, как подобает честным людям. Скажите, можете вы заплатить и по этим обязательствам с такой же точностью?
Моррель вздрогнул, но посмотрел в лицо собеседнику с твердостью, какой до этой минуты не проявлял.
— На такой откровенный вопрос должно и отвечать откровенно, — сказал он. — Да, сударь, я заплачу по ним, если, как я надеюсь, мой корабль благополучно прибудет, потому что его прибытие вернет мне кредит, которого меня лишили постигшие меня неудачи; но если "Фараон", моя последняя надежда, потерпит крушение…
Глаза несчастного арматора наполнились слезами.
— Итак, — сказал его собеседник, — если эта последняя надежда вас обманет?..
— Итак, — продолжал Моррель, — как ни тяжело это выговорить, сударь… но, привыкнув к несчастью, я должен привыкнуть и к стыду… тогда, вероятно, я буду вынужден прекратить платежи.
— Разве у вас нет друзей, которые могли бы вам помочь?
Моррель печально улыбнулся.
— В делах, сударь, не бывает друзей, вы это знаете, есть только кредиторы.
— Это правда, — пробормотал англичанин. — Итак, у вас остается только одна надежда?
— Только одна.
— Последняя?
— Последняя.
— И если эта надежда вас обманет…
— Я погиб, безвозвратно погиб.
— Когда я шел к вам, то какой-то корабль входил в порт.
— Знаю, сударь, один из моих служащих, оставшийся мне верным в моем несчастье, проводит целые дни в бельведере, на крыше дома, в надежде, что первый принесет мне радостную весть. Он уведомил меня о прибытии корабля.
— И это не ваш корабль?
— Нет, это "Жиронда", корабль из Бордо. Он также пришел из Индии; но это не мой.
— Может быть, он знает, где "Фараон", и привез вам какое-нибудь известие о нем?
— Признаться вам?
Помолчав, Моррель прибавил глухим голосом:
— Такое опоздание непонятно; "Фараон" вышел из Калькутты пятого февраля; уже больше месяца, как ему пора быть здесь.
— Что это, — вдруг сказал англичанин, прислушиваясь, — что это за шум?
— Боже мой! Боже мой! — бледный как смерть, воскликнул Моррель. — Что еще случилось?
С лестницы в самом деле доносился громкий шум; люди бегали взад и вперед; раздался даже чей-то жалобный возглас.
Моррель встал было, чтобы отворить дверь, но силы изменили ему, и он снова опустился в кресло.
Они остались сидеть друг против друга: Моррель — дрожа всем телом, незнакомец — глядя на него с выражением глубокого сострадания. Шум прекратился, но Моррель, видимо, ждал чего-то: этот шум имел свою причину, которая должна была открыться.
Незнакомцу показалось, что кто-то тихо поднимается по лестнице и что на площадке остановилось несколько человек.
Потом он услышал, как в замок первой двери вставили ключ и как она заскрипела на петлях.
— Только у двоих есть ключ от этой двери, — прошептал Моррель, — у Коклеса и Жюли.
В ту же минуту отворилась вторая дверь и на пороге показалась Жюли, бледная и в слезах.
Моррель встал, дрожа всем телом, и оперся на ручку кресла, чтобы не упасть. Он хотел заговорить, но голос изменил ему.
— Отец, — сказала девушка, умоляюще сложив руки, — простите вашей дочери, что она приносит вам дурную весть!
Моррель страшно побледнел; Жюли бросилась в его объятия.
— Отец, отец! — сказала она. — Не теряйте мужества!
— "Фараон" погиб? — спросил Моррель сдавленным голосом.
Девушка ничего не ответила, но кивнула головой, склоненной на грудь отца.
— А экипаж? — спросил Моррель.
— Спасен, — сказала Жюли, — спасен бордоским кораблем, который только что вошел в порт.
Моррель поднял руки к небу с непередаваемым выражением смирения и благодарности.
— Благодарю тебя, Боже! — сказал он. — Ты поразил одного меня!
Как ни хладнокровен был англичанин, у него на глаза навернулись слезы.
— Войдите, — сказал Моррель, — войдите, я догадываюсь, что вы все за дверью.
Едва он произнес эти слова, как, рыдая, вошла госпожа Моррель, за нею следовал Эмманюель. В глубине, в передней, видны были суровые лица семи или восьми матросов, истерзанных и полунагих.
При виде этих людей англичанин вздрогнул. Он, казалось, хотел подойти к ним, но сдержался и, напротив, отошел в самый темный и отдаленный угол кабинета.