Граф Дракула, вампир (сборник)

Позднее днем он сам прислал за мной. В иной раз я бы ни за что не пошел без особого повода, но сейчас он был так мне интересен, что я с удовольствием откликнулся. Кроме того, я рад, это поможет убить время. Харкера нет в доме, он занят своим расследованием; так же лорд Годалминг и Квинси; Ван Хелсинг сидит в моем кабинете, погруженный в записи, сделанные Харкером,—: кажется, он считает, что если изучит мельчайшие детали, то найдет разгадку тайны. И он не любит, когда его отрывают от работы по пустякам. Я мог бы взять его с собой к больному, но он вряд ли ищет повторной встречи после неудачи с Ренфилдом. Была и еще одна причина: Ренфилд мог и не захотеть говорить откровенно в присутствии третьего лица.

Когда я вошел, он сидел на табурете посреди комнаты в той позе, которая у него означала крайнее умственное напряжение. Он немедленно задал вопрос, который, наверное, сильно его мучил:

— Так что же души?

Очевидно,. мои предположения оправдались: подсознание продолжает работать даже у сумасшедших. Я решил выяснить все до конца

— А что вы сами об этом думаете? — спросил я.

Он стал озираться по сторонам, будто ища вдохновения, и не сразу ответил.

— Мне не нужны души,— сказал он слабым, извиняющимся голосом.

Какая-то мысль терзала его, и я решил использовать это, быть «жестоким во благо». Поэтому я спросил:

— Вы любите живое, это именно то, что вам необходимо?

— Да! Но все хорошо, вам не следует волноваться.

— Однако,— заметил я,— как можно забрать жизнь, не забрав при этом и душу?

Вопрос озадачил его, а я поторопился развить свою мысль:

— Веселая жизнь начнется у вас, когда вы покинете клинику в сопровождении роящихся вокруг вас, щелкающих, жужжащих, мяукающих душ мух, пауков, птиц и кошек. Вы отняли у них жизнь, теперь вам придется иметь дело с их душами.

Это затронуло его воображение; он обхватил голову руками и крепко зажмурился, как маленький мальчик, которому намыливают голову. В этом было нечто патетическое и потому тронуло меня. Я также понял, что передо мной всего лишь ребенок, хоть и со взрослым грубоватым лицом, заросшим к тому же седой щетиной. Было ясно, что в его сознании происходит какая-то работа, и, зная, как; тяжело ему справляться с мыслями, которые не были его собственными, я решил пройти этот путь вместе с ним. Главное — восстановить между нами доверие, и я сказал довольно громко, чтобы он услышал сквозь зажатые руками уши:

— Может, вам нужен еще сахар, чтобы приманить побольше мух?

Ренфилд сразу очнулся, покачал головой и со смехом сказал:

— Совсем немного! Несчастные создания эти мухи, в конце концов.

После паузы он добавил:

— Но я совсем не хочу, чтобы их души жужжали вокруг меня!

— Или души пауков,— сказал я.

— К черту пауков! Какой прок от пауков? В них совсем, нечего есть или...— Он оборвал себя, будто вспомнив о каком-то запрете.

«Так-так,— подумал я.— Вот уже во второй раз он спотыкается о слово “пить”. Что бы это значило?»

Ренфилд понял, что допустил оплошность, и торопливо заговорил, стараясь отвлечь мое внимание:

— Я не могу делать припасы, всяких там, как говорил Шекспир, «мышек, крыс и прочей живности» — я уже прошел через это. Пытаться отвлечь меня всякой мелочью, когда я вижу то,

 что находится прямо передо мной,— все равно что заставлять человека поддевать на вилку отдельные молекулы!

 — Понимаю,— сказал я.— Вы хотите чего-нибудь побольше, во что можно вонзить зубы. Что бы вы сказали о слоне на завтрак?

 — Какие глупости вы говорите!

 Он совсем пришел в себя, и я решил усилить давление.

 — Интересно,— сказал я задумчиво,— на что похожа душа слона?

 Я добился нужного эффекта: Ренфилд мгновенно растерял свою заносчивость и снова превратился в маленького ребенка.

 — Мне не нужна душа слона и вообще никакая душа! — сказал он.

 На мгновение он впал в уныние. Но внезапно вскочил на ноги, сверкая глазами и выказывая все признаки мозгового возбуждения.

 — К черту вас с вашими душами! — закричал он.— Что вы надоедаете мне со своими душами! Неужели вы думаете, что мне мало своих забот и огорчений, чтобы еще и о душах думать!

 Он был так враждебен, что я испугался, не пришло ли ему в голову опять напасть на меня. Я дунул в свисток. В то же мгновение он успокоился и сказал примирительно:

 — Простите, доктор, я забылся. Вам не нужно звать на помощь. Мой ум в смятении, и я бываю раздражительным. Если б вы только знали, с чем мне пришлось столкнуться и какие заботы одолевают меня, вы простили бы и пожалели меня. Умоляю, не надевайте на меня смирительной рубашки. Я хочу думать, но я не могу думать, когда тело мое сковано. Я уверен, что вы меня поймете!

 Очевидно, он вполне овладел собой; поэтому, когда явились служители, я отослал их обратно. Ренфилд проводил их глазами, а когда дверь закрылась, мягко сказал:

 — Доктор Сьюард, вы были внимательны ко мне. Поверьте, я очень вам благодарен.

 Я решил оставить его и на том покинул палату.

 Есть что-то в состоянии этого человека, что надлежит как следует проанализировать. Попробую привести наблюдения в порядок. Итак: он остерегается употреблять слово «пить»;

боится думать о душе;