Граф Кавур. Человек, который создал Италию

В Париже, естественно, реакция была гораздо эмоциональней, поскольку Франция неразрывными нитями оказалась связанной с Италией в свете событий последних лет. «В Париже, — утверждает Смит, — Наполеон был обеспокоен тем, что „без кучера лошади могут сбежать и отказаться снова войти в свою конюшню“, и он сразу же прервал переговоры о выводе французских войск из Рима. Политика Пьемонта помогала императору в его собственных амбициозных планах, а взамен он оказал больше помощи в ходе Risorgimento, чем любой другой европейский государственный деятель. Однако император чувствовал хрупкость всего движения, которое старались осуществлять в ускоренном темпе. Что Тувенель, министр иностранных дел Франции, удостоил похвалы в ретроспективе, так это попытки Кавура учесть народные пожелания, не слишком им уступая. Незамедлительный комментарий французского поверенного в делах в Турине заключался в том, что Кавур был великим борцом, но не великим строителем: объединение Италии по-прежнему оставалось „незаконченным строением“, а мертвый министр, к сожалению, не оставил после себя опытных политиков, обученных помощников и никакой „устоявшейся системы“ для его преемников»[602].

Несмотря на благосклонное отношение британского правительства и английского общества в целом к итальянскому объединительному движению, на островах звучали различные мнения о Кавуре и его деятельности. Так, лорд Актон, католический историк, описал жизнь Кавура как «триумф беспринципной государственной мудрости», направленный больше на величие государства, чем на свободу народа, настоящий либерал не испортил бы благородную идею итальянского единства, прибегая к нелиберальным средствам[603]. Известный политический деятель Бенджамин Дизраэли полагал, что Кавур был «совершенно беспринципным» и в нем сочетался «почти непревзойденный союз хитрости и силы»[604].

С другой стороны, принц-консорт Альберт выразил соболезнование Италии, которая, по его словам, переживала непоправимую потерю своего государственного деятеля. Премьер-министр Палмерстон проникновенно изрек, что «Италия, настоящая и грядущая, будет видеть в нем одного из величайших патриотов, когда-либо украшавших историю любой нации. Я не знаю ни одной страны, столь многим обязанной своим сынам, сколь многим обязана Италия ему»[605]. Известный политик и дипломат Роберт Пиль, выступая с трибуны парламента, сказал, что Кавур «безусловно был одним из самых выдающихся государственных деятелей, какой когда-либо направлял судьбы любой нации на континенте по пути конституционной свободы»[606]. Британский посланник в Турине Хадсон добавил, что Кавур был «в личной жизни самым теплым, постоянным и доброжелательным из друзей»[607].

Даже политические оппоненты были вынуждены признать заслуги и величие Кавура. «Джесси Уайт Марио, друг Гарибальди и Мадзини, — подчеркивает Хердер, — считала, что случилась „национальная катастрофа, поскольку Кавур был единственным в Европе, кто навязал свою волю императору французов и сорвал его планы“. Это была дань уважения революционерки, которая всегда была по другую сторону баррикад от Кавура»[608].

«Но, пожалуй, самое рыцарское и убедительное поклонение Кавуру, — утверждает Монтанелли, — было сделано двадцать дней спустя в палате депутатов его заклятым врагом Феррари, авторитетным представителем демократической оппозиции: „Нет, вы не услышите от меня в этом выступлении ни слова, противоречащего планам графа Кавура, который сделал свое дело, победил нас и чьей победной смерти можно только пожелать лучшим из наших друзей. Земля могла бы тысячу раз повернуться вокруг Солнца, но граф Кавур все равно победил бы нас. Я считаю честью для себя столкнуться с ним в спорах, неизгладимых в моей памяти. Что бы вы ни делали сейчас, идете ли в Рим, входите ли в Венецию — это все равно граф Кавур, кто будет управлять вами, предшествовать, советовать и вести…“»[609]

* * *