Граф Мирабо

– Разве я требую благодарности? – воскликнул Мирабо с горячностью. – Вы знаете, что с трибуны я говорю только то, что у меня на сердце; иначе не скажу ни слова. Действуй я из-за выгод, то мне незачем было бы делать столько усилий, чтобы побороть трудности, разделяющие меня с двором. Я получил бы эти выгоды от герцога Орлеанского, который чуть ли не ежедневно предлагает мне их. Стоило бы только помочь вкатить тележку в ту революционную грязь, где ничего бы другого не осталось, как избрать герцога Орлеанского регентом Франции. Но векселя герцога, почти уже всунутые в мой карман, не нравятся мне, несмотря на все мои долги и нужды. Да, семейные дела мои вновь запутываются. Отец мой оставил мне ренту в 50 000 ливров, но на основе родовых имений, что породило споры о наследстве с братьями и сестрами, и они начали даже процесс против меня. Тем временем я без денег, хотя некоторые считают меня обогащенным щедрыми подкупами. Между тем в моих карманах царствует добродетель монаха, не имеющего права обладать земными богатствами. Бывают дни, когда мне нечем слуге заплатить, а депутатская диета часто печальным образом напоминает о том, что на свете есть вещь, которую зовут деньгами.

– Мне кажется, что я набрел на умную мысль, – сказал граф де ла Марк, с улыбкой и глубокомысленно приложив указательный палец к носу. – Но вы должны, граф, сперва дать мне обещание, что во всех делах, похожих на нужду в деньгах, вы будете обращаться только ко мне и больше ни к кому. В таком случае мне доставит величайшее удовольствие предложить вам ежемесячно взаймы пятьдесят луидоров, которые при депутатской диете будут, быть может, достаточны пока на текущие расходы. Что же касается долгов, то я посоветовал бы вам отсрочить их уплату до того времени, когда вы вступите во владение имуществом вашего отца, что может послужить вполне верным обеспечением для ваших кредиторов. Позволяете ли мне служить вам таким образом?

– Вижу, что вы друг, каких мало, – сказал Мирабо, быстрым движением крепко пожимая ему руку. – Принимаю ваше предложение и тем самым становлюсь крепостным вашей дружбы.

– Между тем крепостничество есть то, с отменой чего я всего более согласен, – ответил улыбаясь де ла Марк. – Итак, что бы ни постановило сегодня ночью национальное собрание, мы с вами будем защищать короля и монархию на основе самых широких вольностей. Если бы я как старый воплощенный аристократ и не любил некоторых из них, то все-таки охотно примирюсь с ними, если благодаря им вознесется и усилится королевская власть.

– Достигнуть этой цели быстро и верно мы можем лишь путем органической конституции для Франции, чего я всеми силами добиваюсь, – сказал Мирабо. – И почему бы не английской конституции? Я нахожу в ней все гарантии настоящей естественной и разумной свободы. Свободное равновесие между народом и престолом с сильной, между ними стоящей аристократией, чего можно желать более, чтобы сделать из государства достойную для людей и удобообитаемую сферу? Поднятый же в собрании вопрос о «правах человека» может быть разрешен лишь путем закона. Без закона нет прав человека! Что за нелепая ложь это уличное воззвание: «Все люди свободны и равны по рождению!» Нет, они не свободны и не равны по рождению! Зависимость и всевозможные различия нераздельны с самим их существованием. А свобода слова тоже право человека? Нет, она более чем право человека. Что у меня есть нос, – это право человека, но право свободно выражать свои мысли, право молиться Богу, как хочу и могу, я могу приобрести лишь в законно устроенном обществе, где оно только и имеет место и значение. Прежде надо иметь государство, как продукт законности и цивилизации, а там уже можно наполнять его, сколько душе угодно, всевозможными правами человека.

Ла Марк сердечно пожал ему руку и сказал:

– Вы восхищаете меня, любезный граф! Если б я мог услыхать вас и с трибуны с этой высокой умеренностью, с этой пламенной законностью! Дайте мне слово, что и во время прений вы будете держать эту великолепную речь, а не позволите увлекать себя революционному вихрю, что не раз, признаюсь, огорчало меня. Ваш необыкновенный талант будет оценен, верьте мне! И тогда вы займете во Франции положение могущественное и прекрасное, которого никто еще не имел. Граф Мирабо будет министром Франции, как только мы освободимся от Неккера. До сих пор вы еще подозрительны для двора, чему причиной все ваше прошлое. Но я не перестану обращать взоры королевы на вас. Скоро она увидит, что в беде есть только один спаситель, и это граф Мирабо!

– Вы можете каждую минуту свободно говорить с королевой! – горячо воскликнул Мирабо. – Мария-Антуанетта питает к вам истинную дружбу, потому что ваш отец, герцог Аренберг, был австрийским фельдмаршалом! Она последует за вашими указаниями, если только вам не надоест говорить ей обо мне. Скажите же ей, что Мирабо на коленях ожидает возможности служить ей. Дело лишь в том, чтобы услыхать повеления королевы, и тогда Мирабо будет камни возить, чтобы помочь воздвигнуть храм ее желаний!