Граф Мирабо

Другая же парижская дама не могла долее сдерживать своего гнева, возбужденного уже в самом начале этой сцены, и с решительностью, не взирая на опасность, стала на плохом английском языке бранить лорда-трубача, бросая в лицо толпе самые обидные для национального самолюбия англичан выражения, гневно сверкая при этом своими огромными черными глазами. Ей почти удалось возбудить и гнев своего спутника-ирландца, принявшего угрожающую позу боксера, тогда как граф Мирабо спокойно и хладнокровно стоял со сложенными крест-накрест руками и, с невозмутимым равнодушием озираясь вокруг себя, несколько озабоченно обдумывал, каким путем найти выход из этого неприятного приключения.

Национальный юмор почтенного лорда-трубача не был еще исчерпан, однако. После маленькой сатирической пьески на трубе он затянул английскую народную песнь, обращаясь при этом опять к обеим дамам. Глупое содержание песни с грязными и нахальными намеками вызвало шумное одобрение толпы не только комизмом исполнителя, но и тем, что пение сопровождалось странной и бесстыдной жестикуляцией, почти касавшейся дам. Эта сцена начала возбуждать такое внимание, что экипажи и всадники останавливались среди улицы для наблюдения. Некоторые из последних, как видно, знатные англичане, сходили с коней и, смешиваясь с толпой, раздавали направо и налево удары хлыстом самым пьяным крикунам, а затем, обращаясь преимущественно к Мирабо, давали советы, как лучше всего избавиться от этих людей. К несчастью, Мирабо не понимал их и начинал уже терять спокойствие, не будучи в состоянии смотреть на наглость лорда-трубача, обращавшегося теперь в особенности к госпоже Нэра. Мирабо схватил его за грудь и одним лишь движением своей сильной руки потряс его с такой силой, что человек этот в ужасе и с громким криком упал на колени и, казалось, потерял сознание.

Это могло бы послужить сигналом к опасному вмешательству, если бы в эту минуту не обратил на себя внимание высокий стройный мужчина, сумевший пробиться сквозь толпу. Одет он был в черный костюм бюргера, и Мирабо, обладавший верным взглядом на личность, принял его в первую минуту за реформаторское духовное лицо из Женевы, которых вместе с другими политическими беглецами этой республики было с некоторых пор много в Лондоне.

Вновь прибывший, еще довольно молодой человек решительного и сильного вида, успел обращенною к разъяренной толпе речью тотчас же занять ее, отвлекая на себя ее внимание. Он говорил свободно по-английски, употребляя сильные народные выражения. Лестными намеками на благородный и великодушный дух британцев он предлагал толпе разойтись и позволить почтенным чужестранцам, гостившим на прекрасном, гостеприимном острове Альбиона, беспрепятственно продолжать свой путь.

Хотя его иностранный выговор выдавал в нем швейцарца, однако речь его была вполне понятна и убедительна, чему немало содействовал как голос, свойственный проповеднику, так и весь его внушительный вид.

Увидав, что своей сильной речью с некоторым религиозным оттенком он уже начинал оказывать действие, он стал поддерживать его, раздавая деньги, что сразу изменило настроение самых буйных зачинщиков. Сам лорд-трубач, оправившийся от львиного кулака Мирабо, почувствовал, к своему немалому удивлению, несколько шестипенсовых монет в руке, которыми он давно уже не обладал. Вслед за этим незнакомец, наградив его сильным толчком в спину, строго и с укором приказал ему немедленно отправиться на место стоянки наемных экипажей и привести для иностранцев, перед которыми он так сильно провинился, два фиакра.

После того как лорд-трубач отправился бегом без возражения, удалось и остальных коноводов прогнать с помощью нескольких монет. Теперь незнакомец любезно обратился к графу Мирабо с просьбой войти со всем своим обществом в ожидании экипажей в ближайшее cafe, куда и предложил проводить их. Это, конечно, было принято Мирабо с живейшей благодарностью.

В cafe пришлось ждать довольно долго. Тем временем незнакомец, желавший непременно сам усадить их в безопасный фиакр, занимал их разговором. Он с большою откровенностью рассказал им о себе лично. Звали его Дюваль. Он был из Женевы, где занимал место проповедника, оставленное им лишь полтора года назад, после того как он вследствие женевской революции 1782 года, в которой был на стороне побежденной народной партии, был отрешен и изгнан из отечества.

Мирабо, заинтересованный личностью незнакомца, медлил еще, однако, назвать ему себя, находя время и место неудобными. Проницательный незнакомец, догадываясь об этом, предупредил его, сказав: