Граф Никита Панин

Она засмеялась, встряхнула его волосы, тоже осыпанные землей, и манерно ответила:

— А вот посмотрим, что скажет моя сестра, да еще и Василий! Я не властна распоряжаться собой, они решают мою судьбу…

— Одна ты можешь распоряжаться своей судьбой, а заодно и моей, — пылко воскликнул Петр Иванович. — Вся моя жизнь — твоя, бери, если хочешь, не хочешь, скажи сразу, и я уеду и больше не покажусь тебе на глаза…

— Как вы смеете так говорить, — едва не заплакала Маша, — да мне кроме вас никого и не надо…

Влюбленные взялись за руки и так вошли в дом. Палашка, увидя их в земле и песке, всплеснула руками и заахала.

— Я чуть не утонула, — захлебываясь счастливыми слезами, говорила Маша, — а Петр Иванович спас меня. Я как поехала с обрыва, а он как бросится за мной и вынес меня наверх!

Палашка прижимала ее счастливое лицо к своему мягкому плечу и, как в детстве, когда была ее кормилицей, поглаживала по спине и тихонько шептала:

— Ну, ну, плачьте, плачьте, барышня, все горе слезами изойдет…

Вечером Петр Иванович по всей форме просил руки Машеньки у Анны. Та крайне удивилась и, призвав Машу, потребовала объяснений.

— Как это случилось, и в уме ли ты?

— Он меня спас, — просто сказала Маша, — и без него мне жизнь не в жизнь. Я, если ты не хочешь, чтобы я вышла замуж за него… Отдай меня в монастырь…

Они прижались друг к другу, наплакались, как в детстве, и Анна только вздохнула:

— Если бы могла я пойти под венец с Чернышовым…

Она все еще не забыла его, хотя и видела-то от силы всего пару раз.

Поздно ночью курьер разбудил весь дом, пришла депеша из Петербурга Петру Ивановичу.

Никита Иванович сообщал, что произошел переворот и теперь нет царя Петра III, а есть матушка–императрица Екатерина…

Свадьбу было решено отпраздновать в столице…

Глава вторая

После отъезда Петра в деревню Никита Иванович погрузился в грусть и размышления о своей незадавшейся жизни. Каждый день приходил он в затянутую черным сукном залу, где лежала императрица Елизавета, и молча стоял у ее ложа, мимо которого беспрерывно проходили люди, вглядывался в белое лицо, подкрашенное и припудренное бальзамировщиками. Теперь Панин не находил больше в богине сердца тех ясных черт, что так привлекали его, что вставали перед ним в долгие годы изгнания в Швеции. Он смотрел и смотрел на ее лицо, умиротворенное и спокойное. Смерть не исказила выражения спокойствия и мудрости на нем, но оно стало холодным и равнодушным, а Панин знал Елизавету живой, деятельной, искрящейся остроумием и кокетством. Нет, эта лежащая на смертном ложе женщина больше не могла быть владычицей его сердца.

Чаще всего рядом с ним стояла на коленях возле ложа императрицы и Екатерина. Поручив ей все дела по погребению тетки, Петр безудержно предавался удовольствиям.

Панин и Екатерина не обменивались ни словом, пока стояли у ложа умершей, но мысли их как будто были похожи. Никита Иванович думал о том, как отзовется смена царствования на судьбе его питомца, и боялся за него. Елизавета поручила ему наследника, и он готов был голову положить, чтобы выполнить ее наказ. От буйного непоследовательного Петра нечего ждать милостей, да Панину они и не нужны. У него было все, что могло бы дать ему возможность тихо и спокойно прожить свою жизнь, не погрязнув в бедности. Но Павел…

Ему мечталось — вот вырастет Павел, займет трон, и все, чему учил его он, Панин, претворится в жизнь. Закон станет властвовать в России, и даже сам император будет подчиняться ему…

Екатерина плакала у ложа Елизаветы. Нет, пожалуй, это не было притворством — только здесь могла она плакать о своей возможной доле. Петр всегда говорил ей, что Павел — не его сын, что нос и подбородок сына так напоминают Салтыкова, и можно с уверенностью это доказать. Да и других детей у Петра не было, хотя связи его с вдовушками, актрисами и балеринами, непотребными девками были всем известны. Значит, не мог он иметь детей. Откуда же Павел?