Граф Никита Панин

Члены высших государственных учреждений, Сената, Синода, чины коллегий, светские и духовные лица, генералы, офицеры — все желали видеть ее, и всем она должна была сказать доброе слово, ободрить улыбкой, обнадежить, всех благодарить…

Панин еще раз порадовался, что воспитатели и учителя Павла остались в Летнем дворце, а главный шпион и доносчик Петра III, Семен Порошин, флигель–адъютант царя, уехал вместе со всем двором в Ораниенбаум…

Вместе со всеми он еще раз подошел к императрице и тихонько спросил:

— Все ли предосторожности выполнены, занят ли Калинкин мост?

Она обеспокоилась и обернулась к Григорию:

— Калинкин мост? Послан туда эскадрон конной гвардии?

Все выходы из города уже караулили конные пикеты — Орловы озаботились приказанием никого не выпускать из города, а всех прибывающих из Ораниенбаума или Петергофа задерживать.

«Умно, — думал Панин, — но Калинкин мост важнее…»

Через Калинкин мост был единственный дуть из Петербурга в Ораниенбаум. Император, засевший в Ораниенбауме, мог послать свои голштинские войска в Петербург и не обошлось бы без кровопролития. Потом он узнал: к Калинкину мосту подъехал лейб–кирасирский полк, особенно любимый императором, едва только конногвардейцы заняли мост. Баталия предстояла жестокая — один эскадрон против целого полка. Гвардейцев истребили бы в несколько минут. Но сами же лейб–кирасирцы присоединились к эскадрону, арестовали своих командиров и отправились к Зимнему присягать императрице. Опоры у императора уже не было — все его войска восстали против него…

Как же надо было восстановить всех против себя, если даже его любимое детище — лейб–кирасирцы, ведомые Немцами: Фермиленом, Будбергом, Рейзеном — встали на сторону Екатерины!

Военные действовали быстро и четко. Надо было обезвредить и принца Георга–Людвига, дядю Петра III и Екатерины, жестокого и бессердечного немца, ненавидевшего русских. Петр сделал принца Георга своим главнокомандующим, и тот готовился в датский поход командовать русскими. Едва принц заслышал шум на улицах и подозрительное движение, как отправился к немцу же, генерал–полицмейстеру Корфу. «Что это», — спрашивал он у человека, который обязан наблюдать за порядком в городе, и Корф в недоумении пожал плечами: «Не знаю…»

Офицер с командой солдат арестовал Корфа, а принца под караулом отвел в собственный дворец. Корф был доставлен к императрице и, конечно, тут же присягнул, а к вечеру уже сделался сенатором. Принц же дней десять просидел под арестом, наблюдал, как разграбили и разнесли все в его дворце, но потом был отпущен Екатериной в Голштинию, да еще и получил сто тысяч рублей на Проезд…

Но за исключением грабежа в доме принца — солдаты мстили ему за жестокое и презрительное отношение — нигде не было буйства и раззора. Кабаки все открылись, вино и водка давались бесплатно, но караулы усиленно предотвращали беспорядки, и город сохранял спокойствие…

Панин бродил среди дворцовых людей и присматривался ко всему. Как походил нынешний переворот на тот, двадцатилетней давности, возведший на престол его Елизавету! Так же, как и она, стояла посреди залы сияющая, радостная Екатерина, так же толпились вокруг блестящие придворные. Только вот сама Екатерина не походила на Елизавету ничем — низенькая, дородная, в темном скромном платье, закрытом наглухо, до самой шеи.

Он пробирался к ней.

— Если уж походить на Елизавету, — шепнул он ей, — то надобно переехать в старый дворец, у Полицейского моста…

Екатерина только взглянула на него и сразу же раздался ее голос:

— Надобно переехать в старый дворец, к Полицейскому мосту…

Она сразу оценила предложение Никиты Ивановича — старый дворец удобнее охранять, а новый, Зимний, да к тому же подправленный и достроенный Петром, мог подвергнуться нападению с Невы. Да и гвардия еще помнила старый дворец, где последние дни провела Елизавета.

Совет хорошо и вовремя сделан. Стоило напомнить гвардии, что она — преемница Елизаветы и что наступает время русских.

Она вышла к поданной карете и не узнала гвардии — без всякого приказа, по собственному побуждению, каптенармусы на особых фурах привезли старые елизаветинские мундиры, и солдаты мигом переоделись. Со злобой и яростью бросали они в пыль и грязь ненавистные прусские мундиры, топча и раздирая их.

Но мысль важная, поданная Паниным, оказалась и не совсем дельной — политически обоснованной, но житейски непригодной — дворец был пуст: ни мебели, ни посуды, ни даже шаткого стула. Пришлось позаимствовать все это у графа Строганова — его дом высился по другую сторону Полицейского моста.

Вслед за императрицей Панин доставил наследника в покои старого дворца.