Граф Никита Панин

Но Панин видел, как все больше забирает власть в свои руки «циклоп» — одноглазый Потемкин. С ним бороться труднее, чем с влиянием Григория — тот откровенно неумен и несведущ в государственных делах, да и напоследок запятнал себя историей в Фокшанах. А Потемкин осторожничал, как Панин, умело подсказывал Екатерине и обладал удалью и смелостью Орлова. Да и надоело уже Панину бороться с влиянием временщиков — нет закона, который пресекал бы это зло, а значит, все новые и новые обитатели постели императрицы будут нашептывать, вторгаться в дела государственные, вмешиваться в судьбу России.

Жизнь подкинула ему еще один шанс провести свои взгляды в жизнь. Хорошенькая и смелая принцесса Дармштадтская, названная в Петербурге Натальей Алексеевной, стала женой Павла, и Панин сразу обратил внимание на ее незаурядный ум, отчаянную натуру…

Петров день вся императорская фамилия встречала в Петергофе. После унылой и скучной зимы Никита Иванович наслаждался свежим приятным ветерком, бродил по аллеям, всматривался в зеленый туман, окутавший цветники и кустарники, боскеты и горки, вдыхал весенний воздух с упоением и умилением. Ему нравился Петергоф, это удивительное создание Петра, он рассматривал давно знакомые статуи, уже без зимних рогожных одежд, вслушивался в журчание многочисленных фонтанов, и душу его переполняла удивительная тишина и покой. Панин бродил и бродил, забыв все свои горести и отдаваясь лучам солнца, бившим сквозь ажурную листву едва зеленеющих деревьев и вслушиваясь в тихий немолчный рокот Финского залива. Давно уже не случалось ему так спокойно и привольно гулять, дела все больше и больше захватывали его время и помыслы. На себя Никита Иванович махнул рукой, положась на волю Господню…

В самой темной аллее увидел он молодого человека, идущего ему навстречу. Видно было, что сей человек так же, как и Никита Иванович, наслаждается приятным теплым утром и с умилением разглядывает все, встречающееся ему на пути. Никита Иванович знал его — то был один из секретарей старого друга…

Фонвизин хотел было пройти мимо, поклонившись Никите Ивановичу, — он не был представлен великому человеку и не хотел показаться назойливым. Но Никита Иванович остановил его сам.

— Слуга покорный, — сказал он молодому секретарю, — поздравляю вас с успехом комедии вашей…

Денис Иванович смутился и от души пожал руку Никите Ивановичу, — только вчера он читал своего «Бригадира» государыне, и вот уже разнеслись слухи о том при всем дворе…

— Благодарствую, — ответил он, — но едва ли можно говорить об успехе…

— Я вас уверяю, что ныне во всем Петергофе ни о чем другом не говорят, как о комедии и чтении вашем… Долго вы еще здесь пробудете?

Фонвизина привез к императрице граф Орлов, желая позабавить ее и вновь привлечь внимание к своей особе…

— Через несколько часов еду в город, — ответил Фонвизин.

— А мы с великим князем завтра, — сообщил Никита Иванович и, несколько смутясь, добавил: — Я еще хочу попросить вас, сударь… Его высочество желал бы весьма послушать ваше чтение, и для того, по приезде нашем в город, не умедлите ко мне явиться с вашею комедиею. Я представлю вас великому князю, и вы могли бы доставить ему удовольствие послушать вас…

— Не премину исполнить повеление ваше, — поклонился Фонвизин. — Почту за верх счастия моего иметь слушателями его императорское высочество и ваше сиятельство…

— Государыня похваляет сочинение ваше, — добавил Никита Иванович, — и все вообще довольны.

Фонвизин покраснел от удовольствия, но прибавил:

— Но я тогда только доволен буду совершенно, — сказал он, — когда ваше сиятельство удостоит меня своим покровительством …

Никита Иванович пристально взглянул на собеседника. Он знал, что у него уже есть сильный покровитель, хотя и отставленный от дел — граф Орлов.

— Мне будет очень приятно, — медленно, как всегда с расстановкой, произнес он, — если могу вам быть в чем-то полезен…

Фонвизин тоже пристально смотрел на Панина. Открытое лицо, доброта и честность, чистосердечие и незаурядный ум сразу же расположили Фонвизина…

Потом он вспоминал, что сердце его с этой минуты к Никите Ивановичу «привержено стало и как будто предчувствовало, что он будет мне первый и истинный благодетель»…

Молодой Фонвизин «не умедлил явиться» к Никите Ивановичу.

Раздобревший и постаревший Федот, едва ли не более важный, чем сам хозяин, тщательно завитой и напомаженный, в белых перчатках и лаковых штиблетах, доложил, что граф в антресолях и просил обождать…

В ту же минуту Фонвизина позвали к графу. Тот сидел за туалетом в ковровом шлафроке и извинился, что еще не одет и принимает его в таком виде.

— Но я тотчас оденусь, а вы посидите со мной…

Они долго разговаривали, и Никита Иванович спрашивал молодого человека, каких он взглядов, как относится к службе, семье, Богу…

Видно, Фонвизин понравился ему и открытым добродушным лицом, и моральными устоями.

Одевшись, Никита Иванович повел Фонвизина к великому князю — он всех интересных людей старался представлять своему воспитаннику.