Граф Никита Панин

Он просил подкреплений. Но тут подошел Чернышов со свежим корпусом, и прусская армия бежала из Берлина. Однако Тотлебен, не посоветовавшись с Чернышовым и Ласси, нарушив их приказание, вступил в переговоры с почетными гражданами Берлина и подписал капитуляцию, которая потом была признана не без оснований вопиющим актом измены: Тотлебен был подкуплен Фридрихом еще несколько месяцев назад.

Берлин отделался дешево — контрибуция в два миллиона талеров да двести тысяч расходов на войско. Очистив уже вывезенные Левальдтом арсеналы и военные склады, взорвав два литейных и один пороховой завод, победители, однако, не тронули Потсдамского дворца, зато с удовольствием разграбили Шенгаузен и Шарлоттенбург, погубив драгоценную коллекцию античной скульптуры Фридриха, доставшуюся ему в наследство от кардинала Полиньяка. Все было разгромлено от Берлина до Шпандау, и, чтобы отвлечь от себя подозрение в измене, Тотлебен приказал даже высечь на городской площади двух журналистов, дурно отозвавшихся о России в своих газетах. Однако дело ограничилось лишь фикцией порки…

Осталась цела суконная фабрика Фридриха, одевавшая всю его армию. Ключи от Берлина были торжественно водружены в Казанский собор в Петербурге, но уже через три дня русские ушли из столицы Пруссии. Только один слух, что Фридрих мчится сюда с армией в двадцать тысяч, заставил победителей рассеяться, как дым…

Фридрих был ранен в самое сердце, но продолжал сопротивляться только потому, что его враги усердно помогали ему в этом. Главнокомандующим войсками был назначен старый, бестолковый и невежественный Александр Борисович Бутурлин. Вся армия в ужасе говорила, что он не способен командовать даже полком, каждый день напивается пьяным в обществе непотребных проходимцев…

Но рано или поздно Фридрих должен был пасть. Круг сужался. Фридрих лихорадочно искал сепаратного союза с Россией. Фавориту Ивану Шувалову через своего агента Баденгаупта, брата немецкого доктора, жившего в Петербурге, Фридрих обещал заплатить миллион талеров только за то, чтобы русская армия простояла в бездействии кампанию следующего года. Шувалов оказался неподкупен. Под его влиянием и Петр Шувалов отказался от громадной суммы, предложенной Фридрихом…

Никита Иванович догадывался или кое-что знал об измене в семье Елизаветы, искренне сочувствовал ей и еще больше негодовал на немцев–предателей, из-за которых геройство русских солдат, их кровь пропадали впустую… Но он не смел говорить об этом Елизавете — и так уж была она сломлена полным недоверием ко всем, и главное, изнурена жестокой болезнью. Все чаще и чаще повторявшиеся истерические припадки, не закрывавшиеся раны на ногах, все более изнурительные кровотечения — все наводило на мысли о скором и неизбежном конце.

Боялись перемен в государстве все. И страх наводил сам Петр шутовскими выходками, презрением ко всему русскому, частыми попойками и полной неспособностью заниматься государственными делами. Даже Шуваловы дрожали за свои места и богатства, хотя к ним Петр благоволил. Поэтому и удивился Никита Иванович, когда завел с ним разговор сам Иван Иванович Шувалов.

— Иные клонятся, — сказал он со значением, — выслав из России князя Петра с супругой, сделать, правление сына их, Павла Петровича. Другие хотят выслать лишь отца, а оставить сына и мать. Но все единодушно думают, что Петр не способен…

Никита Иванович долго не думал. Он не доверял Шуваловым, боялся за Павла и обещал себе сделать все, чтобы выполнить обет, данный Елизавете, — беречь Павла как зеницу ока.

— Все оные проекты суть способны к междоусобной погибели, — медленно и раздумчиво ответил он Ивану, замаскированно предлагавшему Никите Ивановичу примкнуть к заговорщикам.

Если завел Иван Иванович такой разговор, значит, чувствует за собой силу и есть у него единомышленники.

— В один критический час того нельзя без мятежа и бедственных последствий переменить, что двадцать лет всеми клятвами утверждено.

Если бы сама Елизавета могла решиться на такую перемену, это не вызвало бы больших осложнений. Елизавета ненавидела племянника, видела всю его подлую измену, знала, что и великая княгиня не очень-то горит желанием поднять Российскую империю, видела ее поклонение Фридриху, но со дня на день все откладывала решение. Свои выстраданные решения обдумывала она подолгу и одна, в тайне даже от своих доверенных Шуваловых. Но тяжелый приступ прервал ее размышления. 17 ноября 1761 года случился с нею такой приступ, от которого Елизавета не могла оправиться несколько недель. Едва почувствовав себя лучше, вызвала к своей постели министров. Ничего утешительного не могли они ей сказать — Фридрих все еще продолжал сопротивляться, хотя и из самых последних сил, а Бутурлин делал глупость за глупостью. Денег в казне по–прежнему не было, нищета в стране росла.

Елизавета отложила все дела, чтобы предаться печальным размышлениям…