Граф Никита Панин

Екатерина вникала во все, даже в самые мелкие вопросы управления империей. И однажды прочитала в Сенате созданные ею правила торговли солью. Она хотела и дальше облагодетельствовать народ — сразу по восшествии на престол она снизила цену на соль (настолько вздули ее Шуваловы, владеющие монополией на торговлю солью, что народу приходилось трижды подумать, прежде чем купить фунт соли). И царица решила себя снова проявить благодетельницей.

Она громко прочла свои правила и теперь ждала оценки. Все сенаторы повскакали со своих мест и бурно выражали восторг перед мудростью императрицы. Один только Петр Иванович остался сидеть.

Екатерина обратилась к нему:

— А что вы скажете, Петр Иванович? Али вы противного мнения?

— Да, государыня, только не пристало мне рассуждать после сделанного постановления…

— Да нет, — запротестовала Екатерина, — это только предложения, бумага еще и не подписана мною, так что говорите свободно, может, и я в чем-то ошиблась…

— Вы не можете ошибаться, государыня, только вот мнения мои расходятся с тем, что тут написано…

Все замерли, тихо уселись на свои места, и Екатерина снова начала читать свой доклад.

Она прочитывала статью и взглядывала на Петра Ивановича. Он вставал и безжалостно громил каждый пункт…

Екатерина прислушивалась к его мнению, вымарывала все, что неверным находил Петр Иванович. Она с трудом сохраняла хладнокровие, хотя и понимала, что своими замечаниями Петр Иванович наносит вред ее репутации. Однако соглашалась со всем. Генерал говорил дело, хотя и слишком прямолинейно, резко, а иногда даже и грубо.

После всех словопрений царица отвела его к окну и долго с ним разговаривала. Поняла, что прям и крут, умен и честен. Пригласила к обеду. Но не забыла слов, что он говорил — самолюбие ее было задето и задето больно.

После Никита Иванович выговаривал брату:

— Мог бы и помягче…

— А мне кого бояться, я неприятеля не страшился, а тут для пользы дела, да и государыня согласилась…

— Для виду, — серьезно урезонивал его Никита Иванович, — но надо же и щадить самолюбие…

— А уж это вы, придворные шаркуны, а я, коли спросили, скажу прямо и без утайки…

Никита Иванович только пожал плечами. Недалеко уйдет брат с такими мыслями и манерами, да делать нечего — сердце у него доброе, честное, хоть и не приспособленное к интригам. И хорошо, что женится Петр, может быть, жена его, бывшая фрейлина, научит мужа иногда и полукавить, иногда и смягчить грубость и дерзость…

Никита Иванович понимал, что прямодушие Петра вредит ему, но нередко говаривал императрице:

— Таков уж у меня братец, все у него на виду, не скроет ничего.

Екатерина молчала. Вот коронуется, всех приструнит. Она отлично понимала необходимость коронования и торопила придворных с изготовлением всего необходимого для торжественной церемонии…

Петр III так и умер некоронованным, хотя даже его августейший друг Фридрих II обращал внимание его на импонирующее народу значение коронации. И барон Гольц по приезде в Петербург настойчиво внушал Петру мысль о необходимости поспешить со «священным венчанием». Петр презирал русский народ и не спешил с коронацией, отговариваясь тем, что даже венцы еще не готовы — он хотел успеть заточить Екатерину в монастырь и короноваться с Елизаветой.

Екатерина уже через четыре дня после своего восшествия на престол велела приготовить все необходимое и поторопиться. Но все-таки дело тянулось долго, и только в сентябре монарший поезд был готов к отъезду в Москву.

Князь Трубецкой назначался главным распорядителем церемонии, и полковник артиллерии Мелиссино был на почтовых отправлен в Москву, чтобы изготовить фейерверки!

На все празднества Трубецкому отпущено было пятьдесят тысяч рублей, а для изготовления короны — фунт золота и двадцать фунтов серебра, на мантию — четыре горностая. Забыли о державе, лишь за две недели вспомнили, что нужна. Искали везде — в кладовых, спальной, гардеробной покойной императрицы. Нигде не нашли — наскоро изготовили новую.

И если на свое облачение Екатерина поскупилась, то для народа велела изготовить сто двадцать дубовых бочек с железными обручами — в них должно было поместиться по пятьсот рублей серебряной монетой для бросания в народ, всего же шестьсот тысяч рублей для выдачи лично от императрицы, а также изготовить манифест о милостях ссыльным; страждущим «понеже наступающим торжестве коронации я намерена по прежним примерам предков моих с ними милость сделать». Это должно было произвести впечатление не только в Москве, но и во всей России.

В императорском поезде — невидимо карет и колясок, дормезов и возков. Вместе с нею и всем двором отправлялись в Москву придворная штат-контора, три канцелярии — главная дворцовая, конюшенная и ямская, да три коллегии — иностранных дел, военная и берг-коллегия. В столице оставалась одна только Адмиралтейская коллегия. Сенат и Синод также следовали за императрицей.