Граф Никита Панин

Никита Иванович едко усмехнулся, когда услышал о желании Орлова. Не верил он фавориту, всегда относился к нему с предубеждением. Заласканный выше меры, осыпанный чинами, титулами, благодеяниями императрицы, граф российский, князь Римской империи, этот баловень судьбы скучал, не зная, чем занять себя. Чума — это вам не придворный бал, где можно отличиться в танце, или отпустить слащавый комплимент, или поволочиться за какой-нибудь светской львицей. Что может сделать Орлов со страшной опасностью, подкрадывающейся незаметно и беспощадно собирающей свои жертвы. Не отступит чума перед молодечеством и удалью гвардейского офицера. Здесь нужен ум, да еще и недюжинный. Здесь надо поразмыслить, с какого бока подойти к опасности. Это не геройский штурм, когда можно покрасоваться впереди войска, проявить геройство, молодечество и удаль…

Одиннадцать лет провел Орлов в постели императрицы, и ему наскучило однообразное житье-бытье, ему нужен был дым сражений, а императрица держала его возле своей юбки и не отпускала никуда. Она любила его, и Панин понимал стареющую женщину — Григорий красив, как бог, удаль и молодечество так и проглядывают во всех его чертах. Но Екатерина работала, как самый последний поденщик, вставала рано, писала, разбирала государственные дела, а Орлов полеживал на диване и так и остался тем же самым гвардейским капитаном, для которого хорошая попойка была важнее всех международных дел. Он отстал от Екатерины на много лет и не понимал ее. И она тоже начала охлаждаться к нему. «Кипучий лентяй» уже не устраивал ни ее сердце, ни ум.

И все-таки в своей исповеди Потемкину она писала об Орлове: «Сей бы век остался, если бы сам не скучал». Ему было все скучно, надоело блистать на придворных куртагах и балах, маскарадах и спектаклях, он уже обкушался придворной бессмысленной суеты, объелся дворцовых интриг.

Они подпирали ее трон с двух сторон: Панин — умный, хитрый, осторожный, тонкий политик, и Орлов — бесшабашный удалец, за которым стояла гвардия.

Они оба были нужны ей — у Панина она черпала богатейший запас политических сведений, у Орлова — его геройство и удаль. Оба ненавидели друг друга и при каждом удобном случае старались навредить сопернику. Орлову это удавалось чаще — известно, что ночная кукушка всегда перекукует дневную. Никита Иванович только сжимал губы и все возвращался к своей мысли: фавориты в России — государственное зло, их нашептывания ни к чему хорошему не приводят, ломают строгую систему международных отношений, строй политики. Но он тоже был старый интриган, и ему удавалось долгое время парализовывать влияние фаворитов на политику империи.

«И вот теперь Орлов решил отличиться, — думалось ему. — Да что может сделать этот изнеженный, пропившийся гвардейский капитан со всей своей удалью и геройством?»

Он жестоко ошибся…

В галерее Зимнего Орлов, вышедший из кабинета императрицы, встретил Гарриса, английского посла.

— Поздравьте меня, — легко сказал он блестящему аристократу, — еду усмирять чуму. Москва меня заждалась…

Гаррис изумился. С такой легкостью говорить о страшной каре, постигшей Россию, с такой легкостью отдаваться опасности неизвестной, ужасной!

— Что с вами, граф, — заговорил Гаррис, — что беспорядки в Москве по сравнению с чумой? Ведь вы же обязаны будете разъезжать, а значит, чума вас будет подстерегать на каждом углу?

— Чума или не чума, — легко ответил Григорий, — все равно. Я завтра выезжаю…

Гаррис с изумлением глядел вслед ему. Как понять этого русского человека, если он ради чего-то ставит на карту свою жизнь, судьбу, если едет искать приключений. Всем наделен, нет, бежит от обыденности и сытости к страшной и коварной опасности…

Гаррис пожал плечами и еще раз посмотрел вслед Орлову — может быть, никогда больше не увидит он этого блестящего русского офицера.

— Собирайся, Ерофеич, — приказал Орлов, вернувшись в свой дворец в Гатчине, — поедешь со мной в Москву усмирять чуму…

Домашний парикмахер Орлова, старый цирюльник Ерофеич повалился в ноги графу:

— Батюшка, уволь от сей комиссии, Христом-богом молю…

— Заготовь-ка побольше травок да воза два с настойкой своей добавь к обозу. Будем лечить Москву…

Ерофеич оторопел.

Он давно уже, еще в шестьдесят восьмом году, стал готовить для Орлова домашнюю настойку по собственному рецепту — мята, анис, корки померанца, водка. Орлов и растирался этой крепкой настойкой, и внутрь принимал, и все его болячки как рукой снимало. Но чтобы лечить чумных больных, пользовать их этой настойкой — Ерофеич и в уме не держал.

Но раз граф приказал, ослушаться было нельзя. И Ерофеич снарядил несколько повозок с отменной водкой, уже настоянной на травах, а также подобрал все пучки сухой травы, за которыми отправлялся каждое лето на лучшие луга — пучки мяты и аниса всегда висели по всем углам его комнаты, а уж корки померанца царская челядь просто выбрасывала. А в ней-то, в цедре, в корках и были самые главные составные его настойки.

Английский посол Гаррис часто потом вспоминал о словах Орлова, сказанных ему на прощанье: