Граф Никита Панин

«Не счастье управляет миром; об этом можно спросить римлян, которые одерживали непрерывный ряд успехов, когда следовали в управлении всем известной системе, и претерпели непрерывный ряд неудач, когда стали руководствоваться другою. Есть общие причины, нравственные и физические, которые действуют в каждом государстве, возвышают, поддерживают или разрушают его. Все события находятся в зависимости от этих причин, и если случайный исход сражения, то есть частная причина, погубил какое-нибудь государство, то за этим скрывается общая причина, в силу которой государство должно было погибнуть вследствие одной только битвы. Одним словом, главное течение истории народа влечет за собою все частные случаи…»

Восемнадцать лет, а судит, как мудрый старец. Восемнадцать лет, а уже родила двух детей. До безумия любит своего красавца Дашкова, у которого только и хватает ума, что рядиться на парады и на смотры да гарцевать на коне в кавалергардском полку. Не видит ни глупости его, ни транжирства, ни ветрености и бесконечных измен. Правда и то, что он, Дашков, не так, как великий князь Петр, который в случаях трудных прибегает к нелюбимой жене, Госпоже Подмоге, за советом, но и он слушает в пол-уха то, что советует ему Дашкова, нелюбимая, да зато умная жена…

Нелюбимые отцом, оставленные в младенческом возрасте рано умершей матерью, все три сестры Воронцовы не блистали красотой, да зато в уме и практической сметке было им не отказать. Старшая, Мария, вила веревки из своего графа Бутурлина, младшая, Екатерина, жила только любовью к Дашкову и книгам, а средняя — Елизавета, толстая, рябая, неповоротливая, мечтала только об одном — выйти замуж за великого князя. Ее не смущало, что у Петра — жена, что эта умная, честолюбивая женщина ненавидела ее со страстью не за одно то, что спала с мужем, а именно за честолюбивые мечты — их Елизавета и не скрывала ни от кого.

И Панин с грустью думал о дальнейшей судьбе Елизаветы Воронцовой — нет, умный и честолюбивый политик, если и мечтает о чем-нибудь, то должен за семью замками прятать свои мысли и мечты, никому не имеет права открывать сердце. Всегда найдется враждебное ушко, всегда найдется дерзкий и злобный язычок. Уж он-то знает, как вредно, бывает обронить неосторожное словцо, уж он-то давно понял, как ненадежны стены самых крепких замков и дворцов, как тонки и прозрачны самые тяжелые перегородки и занавеси…

Разговоры с княгиней Дашковой убедили его, что не одни только мужчины живут честолюбивыми планами и умеют скрывать затаенные мысли. Княгиня Дашкова, восемнадцатилетняя дурнушка, его племянница и невзрачная особа, нравилась ему все больше и больше…

Младший сын Иллариона Гавриловича, Иван Илларионович, дядя княгини Дашковой, сидел безвыездно в Москве, осуждал братьев Михаила и Романа за слишком сильное желание богатства и власти, потому как женат был на единственной дочери Волынского и знал, чем кончается барская любовь.

Совсем недавно просмотрел Никита Иванович старое дело Артемия Волынского. Чуть было не хватил его удар апоплексический, настолько кровавое дело было. И приходил Никита Иванович к заключению — как ни погоняй историю, а движение ее всегда зависит от сцепления случайностей, состояния умов, уровня умственной силы в обществе и некоторого количества воинской силы под рукой.

Вот хоть бы дело Волынского…

Не будь так завистливы и жадны бояре, пригласившие Анну Иоанновну на царство, будь у них хоть немного согласия между собой, возможно, и в истории России возникло бы парламентское правительство, как в Англии или Швеции. Но нет, слишком уж грызлись между собой бояре, слишком завидовали друг другу, потому и разорвала Анна кондиции, составленные для нее правительствующим Сенатом — Семибоярщиной.

Сколько тогда вольных речей слышалось, тогда, в три недели февраля 1730 года, что и во все времена не слыхать было!

Павел Иванович Ягужинский, славный питомец Петра Великого, кричал с пеной у рта:

— Долго ли нам будет терпеть, что нам головы секут? Теперь время думать, чтобы самовластию не быть…

Артемий же Петрович Волынский опасался, что вместо одного государя восстанут семь или восемь.

— Слышно здесь, что делается у вас и уже сделано, чтоб быть у нас республике. Боже сохрани, чтоб не сделалось вместо одного самодержавного государя десяти самовластных и сильных фамилий. И так мы, шляхетство, совсем пропадем и принуждены будем горше прежнего идолопоклонничать и милости у всех искать, да еще и сыскать будет трудно…

Словом, разброд в умах бояр был сильнейший — думали ограничить власть самодержавную, да не знали, сколькой мерой отмерить.

Кондиции, не глядя, подписала Анна Иоанновна, да только власть ее самодержавная вернулась в сей же час. Собрались возле Кремля до восьмисот человек, да и закричали:

— Не хотим, чтобы государыня жила по законам. Пусть учиняет, что хочет, как ее отцы и деды делывали. Мы за нее головы сложим.

Разорвала Анна Иоанновна кондиции, с тем и власть самодержавная вернулась.

А казнили только кабинет-министра Артемия Петровича Волынского с приятелями.