Граф Обоянский, или Смоленск в 1812 году

Ночь прошла благополучно. Граф Обоянский, укрепив сном свои изнеможенные силы, проснулся здоров и весел, уже часу в девятом утра; он обратил внимание на окружающие его предметы и с любопытством рассматривал их один за другим. Занимаемая им маленькая, но довольно высокая горенка, отделенная, вправо, от просторного хозяйского покоя досчатой переборкой, была с одним только окном, у графа в головах находившимся; стены этой горенки не были ничем оклеены; толстый, гладко выстроганный лес издавал сухой, смолистый запах, освежающий воздух в доме; опрятность, в какой содержалось строение, простиралась до щегольства: переборка, дверь, окно, полки, занимавшие в несколько рядов, прямо против глаз его, поперечную стену, - все было вымыто и лоснилось на солнце, как бы глянцем покрытое. На левой стене горенки выходила часть печи: что давало заметить, что и по левую руку есть еще жилая половина. В хозяйской горнице, за перегородкой, господствовала совершенная тишина. "Может быть, добрые люди, - подумал граф, - не хотят потревожить дорожного старика и потому вышли вон: надобно же не быть им в тягость". Он благочестиво перекрестился и начал вставать. Небольшого труда стоило ему окончить свой стариковский туалет, в несколько минут все было готово. Встав на колени перед образом, старец совершил привычную молитву, по окончании чего открыл окно, чтоб насладиться свежим воздухом ясного дня.

Непроницаемый сосновый лес грозным, пустынным великаном возвышался перед глазами его, заслоняя небо; ярко горела на солнце его недосягаемая вершина; вправо виднелось тщательно возделанное поле и обширный огород; по грядам красовались пионы и пушистый алый мак; возвышались кусты божьего дерева и пахучей зори и рослые, большеголовые подсолнечники. Высокий тын, насаженный рогатиной, обходил вокруг всего виденного угодья.

Любуясь зрелищем благодатной сельской природы и мирного уголка, таящегося в непроходимой дичи пустого леса, граф погрузился в сладостную задумчивость, из коей пробужден был раздавшимся сзади его скрипом. Он оглянулся. В дверь, мало-помалу отворявшуюся, показалась сперва голова хозяина, а потом и сам он взошел поздравить гостя с добрым утром. Высокий, складный стан его выказывался величаво под гладко сидящим казачьим кафтаном синего цвета и опоясан был кожаным, лакированным ремнем; поседевшая голова его и открытое лицо внушали доверенность; он ласково поклонился гостю; осведомился о его здоровье и приглашал его выкушать чашку чаю с семейством госпожи, у него проживающей, которая желает его видеть.

- Это моя барыня, - присовокупил он, - то есть вдовствующая супруга моего покойного господина, Николая Александровича Мирославцева: ее усадьбу заняли неприятели, но, слава господу богу, ей удалось благовременно перебраться в мое лесное гнездо, до которого, как надеюсь, не легко будет добраться разбойникам: сегодня ночью уже разрыли мои молодцы плотину на мельнице, верстах в девяти отсюда, и водой затопило всю низменную часть леса со стороны села; а к Смоленску есть ручей, который ежели запрудим, то рыхлой грунт леса, идущий полосой через всю ширину, где, сдается, было прежнее русло этого ручья, сделается настоящим болотом.

Занявшись несколько туалетом, чтоб пристойнее представить себя даме, Обоянский в сопровождении хозяина - известного Синего Человека - вышел из-за переборки в хозяйскую горницу, где с вечера рекомендовался и где провел ночь слуга его, и перейдя наискось, отворил дверь, выводившую в сени; сени эти разделяли весь дом на две половины: направо было крыльцо, а налево - тесовая переборка, прямо же противу дверей была дверь, на которую и указал хозяин, для входа к своей барыне.

На половине, куда вошел граф, была одна, во всю ширину строения, большая и высокая комната, освещаемая прямо против дверей тремя окошками порядочной величины; стены и потолок этой комнаты были тоже бревна и доски, но так чисто сделанные, что казалось все выточенным из одного куска дерева. Множество мебели, перевезенной из Семипалатского, со вкусом расставлено было по чистому, палевому полу около стен, из коих по левой - блестел красный рояль и лежали книги, наскоро сложенные грудами на двух столах. Из этой комнаты была другая дверь в сени, за перегородку, которая и составляла вторую комнату этой половины; третья же комната была за сею второю, та самая, из которой печь проходила в спальню графа.

Влево, под крайним окном к роялю, сидела за чайным столом высокого роста пожилая женщина, еще сохранившая свежесть лица и всю выразительность ясного открытого взгляда - это была Мирославцева; она встала и ласково приветствовала графа, сейчас взошедшего в ее комнату.

- Милости прошу, неожиданный гость, - сказала она, - услышав о вашем приходе, я тотчас поспешила познакомиться; общее горе сближает: в этой хижине должны быть все друзья.