Граф Обоянский, или Смоленск в 1812 году

В пасмурный вечер 9 сентября барон Беценваль ходил взад и вперед по зале семипалатского дома Мирославцевой, сложив накрест руки на груди, с видом и задумчивым и рассеянным. Он был в полном мундире, коротенькая золотая полусабля блестела у боку, крест Почетного Легиона, заветный крест, висевший некогда на груди Наполеона, украшал грудь его. Сколько воспоминаний сопряжено было с этим крестом! Как часто знаменитый день Ваграмской битвы отзывался в его сердце. Все помнили в армии, как храбрый Беценваль в глазах императора взлетел с своею ротою на неприступную стремнину, бывшую на левом фланге неприятельской линии, и, несмотря на упорное сопротивление, уничтожил батарею и привез взятые орудия, которые два эскадрона гусаров напрасно силились отбить у него. "Капитан, вы заслужили крест Почетного Легиона, - сказал ему Наполеон на самом поле битвы, - поздравляю вас!" - "Государь, - отвечал Беценваль, отбросив лацкан шинели, закрывавший грудь, - я уж имел это счастие". - "В таком случае я даю вам свой, - продолжал император, - поменяемтесь!" Беценваль редко рассказывал об этом, но никогда не рассказывал без слез.

Тщательный туалет майора, столько же как и самая одежда, давали заметить, что он кого-то ожидает. В лазарете все было спокойно и тихо; прибытие какого-нибудь начальствующего лица ожидаемо было бы всеми, но никто ничего не знал, а потому лекарь, сидевший в дежурной комнате, очень удивлялся необыкновенному наряду своего начальника и, не смея спросить его о причине, приготовил на всякий случай и свою шпагу, чтоб тотчас надеть, если кто прибудет, и отдал приказание фельдшерам обойти все занятые больными дома и оглядеть, чтоб все было исправно. Беценваль останавливался пред окном, всматривался вдаль, опять ходил и, наконец, сел на диван, подле дверей в прежнюю гостиную, поставленный на том самом месте, где некогда стоял рояль Софии. Около получаса тишина не была прерываема, кроме что отворялись и затворялись двери внутренних комнат, занимаемых больными офицерами, и тихая на цыпочках походка служителей доходила до слуха.

Вдруг дверь в переднюю скрипнула. Кто-то вошел туда. Беценваль встал и с видом ожидания смотрел на полуотворенную дверь, ведущую в зал. Дамские костюмы мелькнули в передней. Майор был тотчас у дверей, отворил их, и скромно и почтительно приветствовав посетительниц, приглашал их войти. Дама пожилых лет и за нею другая, стройная, высокого росту, с отпущенным вуалем, вошли в комнату. Первая, обратясь к барону, суетящемуся с креслами, которые предлагал своим гостям, трогательно благодарила его.

- За ваше великодушие, - говорила она, - мы платим доворенностию, поручая себя в вашу защиту. Русские женщины не привыкли видеть неприятелей так близко. Границу земли своей они почитали святынею, которую не смеет оскорбить насильство. Новость настоящего невольно делает их робкими, и господин барон, надеюсь, простит откровенному признанию, что эту робость и мы обе не считаем безрассудною.

- Слово честного человека, - отвечал Беценваль, - вот все, что я могу предложить залогом совершенной безопасности вашей; если вы удостоите принять его, то вам нечего страшиться: на языке француза оно надежнее всякой клятвы. Вы свободны пробыть здесь, сколько вам это угодно будет, и свободны удалиться во всякую минуту. Мне понятен страх ваш, это чувство невольное, и, может быть, мне останется жалеть, что никакое уверение мое не будет принято вашим сердцем, не будет сильно, чтоб успокоить вас. Я рад, - продолжал он, обращаясь к дверям и показывая на входящего видного седоголового старца, - что вы увидите здесь вашего соотечественника, который, как надеюсь, успел уже узнать меня и, может быть, не откажется быть моим защитником.

Нужно ли сказывать, что это были Мирославцевы и Обоянский. Напрасно добродушный граф силился успокоить Софью насчет положения Богуслава - она читала в глазах его тайну, которую старался скрыть. Он принужден был наконец рассказать прежде матери об опасности, в какой находился молодой человек, а мало-помалу приготовили к тому и дочь. Они узнали, что рана его не легка, что картечь перебила ему руку близ плеча и что отнять ее было невозможно иначе как вынуть из плечного состава, чего не решались сделать, по лихорадочному состоянию и большой потере сил его. Оставалась надежда на молодость и крепость сложения; но самое то, что положение его было некоторым образом беспомощным, почти заставляло почитать оное отчаянным.