Граф Обоянский, или Смоленск в 1812 году

- Не умер ли он? - холодно спросила она медика, положившего руку на пульс его.

- Он жив, и даже пульс его спокоен, - отвечал сей последний, поклонившись даме, его спрашивавшей, и остановив изумленные глаза на помертвевшем лице ее.

- Успокойтесь, сударыня, - продолжал он, - его жизнь не в такой опасности, как вы, по-видимому, полагаете. Такие ли раны исцеляет молодость! Я клянусь вам честию, что не нахожу его отчаянным.

- Довольно, - сказала София, обращаясь к матери, - я не могу более видеть его... - Она подала руку Обоянскому и вышла в соседнюю комнату.

- Мне душно, - продолжала она, - дайте мне воды... Какое смешное малодушие!.. Разве не все мы смертные! - говорила она отрывисто, и не обращая никакого внимания. Она села к окну. Глаза ее были мутны, голос дрожал. Богуслав очень худ, - сказала она, обращаясь к Беценвалю, почти со слезами смотревшему на трогательную сцену. - Он очень худ, не правда ли, барон?

- Мы не почитаем его опасным, - отвечал сей последний. - Он тяжело ранен, но подает большую надежду к выздоровлению.

- Нет, барон, - сказала Софья твердым голосом, - вы почитаете его опасным, к чему таить? Слово не может ни воскресить ни убить.

Майор видел, что твердость дамы его была усилием головы, что это был язык отчаяния, а не покорности судьбе, итак, он попытался еще раз успокоить ее, буде можно.

- Ваше мужество, - сказал он уверительным тоном, - без сомнения, есть мужество христианки, и потому я не страшился бы сказать вам откровенно мое, насчет болезни господина Богуслава, мнение, как бы печально оно ни было. Я смею уверить вас, что рана его не опасна; конечно, он потерял силы, но молодость их вознаграждает скоро.

- Господин барон, вы поступаете со мной бесчеловечно, - холодно отвечала она изумленному неожиданным приветствием Беценвалю. - Зачем так упрямо хотите вы вдохнуть в меня дерзкую надежду... Это значит заставить умирать тысячу раз! Он умрет однажды, надобно однажды и знать об этом!

Он замолчал. София силилась войти в себя:

- Я что-то сказала глупое, - продолжала она, посмотрев на Беценваля с напряжением улыбнуться, - извините меня, барон: стоять у постели умирающего для меня так ново; это испытание закружило мою голову.

- Не угодно ли вам, - сказал майор, - войти опять в комнату к вашим друзьям, я слышу там разговор, следовательно, господин Богуслав проснулся.

Софья вошла, ей подвинули кресла к кровати больного; он был спокоен: веселость сияла в его томных и впалых глазах; он заметил скорбь, подавляющую грудь ее, и сердце его тронулось до слез.

- София, - сказал он ей, - я благоговею пред Небом за его великие ко мне милости. Миг бедствия, смертельная рана и плен доставили мне счастие видеть вас, получить трогательнейшие опыты вашей дружбы. Вас ли это вижу я у моего болезненного одра; чистый благодетельный ангел! Вы не отказали мне в радости увидеть вас! Здесь все мне друзья, - продолжал он, осматриваясь, - я торжественно готов объявить не только им, но и земле, с которой, может быть, готовлюсь расстаться, и Небу, ожидающему страдальцев, что я любил вас, любил одну в целом мире, и эта любовь та же до смерти...

- Богуслав, - прервала его София, уже почти не владея ни звуками языка, ни наружною своею осанкою, - пощадите вашего друга; минуты борьбы между жизнию и смертию священны... Не тревожьте их земными воспоминаниями; не называйте ангелом бедную грешницу, не оскорбляйте Неба... Будем молиться: может быть, молитва еще дойдет к престолу Создателя и возвратит вас друзьям.

- Милые дети мои, - воскликнул торжественным голосом растроганный граф, возложите оба ваше упование на милость божию; верьте моей старой, седой голове, что вы будете оба счастливы, что все мы будем еще радоваться, глядя на вас! Малодушное отчаяние оскорбляет Небо, а теплая сердечная вера укрепляет и дух и плоть нашу.

- Муж добродетельный, - сказал Богуслав, подняв на него слезящий взор, да благословит тебя Небо: в тебе оно послало мне олицетворенного ангела-хранителя, твои заботы обо мне, твоя умная беседа подкрепляет мои силы, которые уныние готово было похитить. Твои слова доходят до души, и я приемлю их как глагол небесный! Я поручаю твоему редкому сердцу мое единственное богатство - поручаю тебе ее... - Он показал на Софию и умолк.

Силы его ослабели от напряжения, с которым старался говорить громче, чтоб Обоянский мог его расслышать. Слезы градом катились по лицу добродушного старца... Мирославцева плакала. Только София сидела в том же оцепенении: глаза ее пылали, сжатая грудь подымалась редко и тяжело, лицо ее, белое как лицо статуи, странно оживленное глазами человека, было неподвижно обращено к одному предмету... Она покачнулась - и встала. Это движение заставило доктора заглянуть в дверь, и опытный взор его тотчас увидел положение Софии. Он бросился к ней - и почти на руках вынес ее в другую комнату, уже без чувств. Обморок, подобный смерти, в одно мгновение лишил ее дыхания.