Граф Обоянский, или Смоленск в 1812 году

Денис Свислоч! Если б ты увидел это божество в человеческом образе, то сделал бы то же, что и я. Я сказал ей: "Предлагаю вам мою руку, сударыня, и еще раз повторяю, что почту себя счастливым, если вы удостоите принять ее".

Прошла уже неделя после этого объяснения; бедная, она очень печальна; перемена жизни ее пугает, но со мной добра и ласкова, как ангел-хранитель.

Друг, Денис, отбой! Саблю в ножны - я навеки слез с коня и - женюсь!

От старого Богуслава к Озерскому

18 марта

Бог благословил наше предприятие: благодаря вашей прозорливости; вы лучше моего знаете женское сердце. Вы угадали, что героини романов при любви безнадежной способны отдать руку другому, дабы сим смелым ударом оградить честь свою от слабости сердца. Полковник бывает у меня с донесениями о малейшем успехе своем; он не подозревает ничего... Дело идет к концу.

От молодого Богуслава к Тоцкому

19 марта

Измена, друг мой; проклинаю мою рану, она пригвоздила меня к комнате, а мне необходимо действовать. Есть какой-то заговор противу моего счастия. В нем состоит отец мой, Озерский, какой-то приезжий офицер и кто-то в доме Мирославцевых!

Злодеи от меня все так скрыли, что я едва на днях узнал только о существовании этого адского умысла; все люди, мне преданные, удалены, за мной подглядывают шпионы, отец у меня почти безвыходно. Чем они угрожают мне?

Мне обещано однако же проникнуть подробности этого дела; я их узнаю и защищу себя, как умею, я не продам себя дешево. Боже, но я один!

XXXI

Вечерняя темнота сгущалась над окрестностями Семипалатского. Свежий ветер порывисто пробегал по снеговой равнине полей. Черная полоса лесу шумела над кровлями поселян, уже успокоившихся от работ. По селу кое-где мелькал еще в окнах яркий свет от лучины, но ни души не было ни на улице, перед домами, ни на дворах, уже запертых на ночь. Деревенская деятельность не имеет ничего общего с болезненною бессонницею наших городских сует; она как деятельность физической природы - следует закону неизменяемому, имеет общие с нею ночь и день, покой и движение.

В конце села, за церковью, едва отличавшеюся в темноте, чернелась к свинцовому небу близкая возвышенность, подобная крутому холму: это была роща, окружающая дом Мирославцевых. Обогнувши угол церковной ограды, дорога поворачивает к сей роще, и она открывается прямо против глаз и уже шумит для слуха. Густота дерев и строение дома, глубина рощи и пространный помещичий двор - все сливалось в огромное, чуткое пространство темноты; только окна сквозь опущенные сторы отливали некоторый свет, противу коего виднелись близкие к строению кусты, корни дерев и запорошенный снегом палисадник, подходящий с садовой стороны к самому подъезду дома.

В голубом полусумраке слабо освещенного зала перед открытым роялем сидела София, опершись на спинку кресел и опустив голову. Благородное чело ее было спокойно, но мраморная бледность, унылый взор, уста, лишенные улыбки, изменяли страданию всего ее существа. По-видимому, она хотела играть и приводила в порядок мысли, глубочайшее молчание господствовало вокруг... Так улегается тишина в храме пред началом священнодействия. София подняла голову и приблизилась к роялю.

Вдруг безмолвие прервано... Тишина вокруг ее загремела... Она населилась бесчисленными звуками, бесплотными небожителями, друзьями страдальца. Легкою воздушною толпою невидимый рой их обступил вдохновенную деву: они запели ей на ангельском языке своем про мир другой, лучший... мир порядка... мир, где нет преград желаниям... где царствует любовь и добродетель, где все бессмертно, как они, чада гармонии, те же от создания вселенной. Они заглушали один другого, но голоса их не смешивались: то сплетались они звучным хороводом, то сладко и уныло отливались от общего шума и так внятно, так трогательно говорили сердцу... бедному сердцу, их призвавшему на помощь!

Прелюдия кончена. Благоговейный восторг осиял лицо Софии... слезы вдохновения блеснули на длинных ее ресницах. В ее глазах отразилась душа... ее сильная, пламенная душа, с ее любовию, с ее борьбой, с ее страданием.

Шумное волнение вновь побежало по струнам и затихло. Мужественный голос отделился от вихря гармонических звуков. Строгая важность одушевила язык его. Твердо и определенно он соединил части своего предложения. Казалось, сила его самостоятельна: с такой самонадейчивостию не выражается существо зависимое, спокойное или тревожное от причин случайных. Мало-помалу он собирал в область свою второстепенные, своенравные отголоски целого; безусловная покорность становилась следствием его убеждения. Он умолк. Покой и порядок ему последовал.

Вдруг беглый ропот глухо зашумел в области гармонии... Послышались резкие укоры... раздались болезненные стоны страдальца; мертвая бледность покрыла пылавшие щеки Софии - казалось, все вокруг ее увлеклось...