Граф Соколов — гений сыска

— Любезный, ты эту штучку, случаем, не видел у доктора Пузано?

— У дохтура, из третьего нумера? Обязательно видел. У него такие на стенке висят, а я хожу ему отраву сыплю.

— Какую отраву? — изумился Соколов.

— Да мышей извожу. На той неделе был. Они мне две рюмки “померанцевой” налили. Я их в себя перекувырнул — хороша горечь!

Дверь открыла горничная — очень тоненькая, очень любезная:

— Господа пациенты, извиняйте, но сегодня приема нет. Доктор только что вернулся от пациента и отдыхает. Не примет он вас.

Кошко отодвинул горничную:

— Авось примет!

Доктор Пузано сидел с глубокомысленным видом в вольтеровском кресле с книгой в руках. Как две капли воды он был похож на хитроумного идальго Дои-Кихота Ламанчского: костистое продолговатое лицо, загнутые, как руль у велосипеда, усищи и бородка клинышком. Он оторвался от книги и вперил в сыщиков пылающий взор. Резким, лающим голосом воскликнул:

— О наглость дерзкая, до степени какой ты простираться можешь? Закончив мирный труд, я тихо отдыхаю. Но вот орда монгольских дикарей в мои пределы вторглась вероломно!

Доктор вдруг швырнул к ногам сыщиков книгу и поднялся с кресла, высокий, как жердь, и такой же тонкий. Вскинув бородку-клинышек, патетически воскликнул:

— Но нет, презренные! Я вас лечить не буду. Я стану вас копьем разить! — и подбежав к стене, украшенной различным оружием, схватил копье времен Игоревых и уткнул его в грудь Соколова: — Ты жертва первая моя! Взволнован я, неукротим и дик. Как океан ревущий.

Соколов не удержался и громко расхохотался. Чуть справившись с весельем, в тон продолжил:

— Не обагряй, безумный муж, свои ладони кровию невинной! Ведь наши помыслы прозрачней вод кастальских. Мы страждем истины — и только!

Доктор, услыхав такие речи, от неожиданности замер, опустил копье и свободной рукой постучал себя но голове:

— У вас, любезный, с этим все в порядке? Какой высокопарный вздор несете вы!

Соколов, не теряя времени, положил на стол носовой платок:

— Фуляр сей ваш?

Доктор выпучил круглые глазищи и страшно разволновался:

— Конечно, сударь, мой! Изольда здесь инициал изобразила.

А этот нож булатный? Испанский даг — закалка просто чудо! Но как он к вам попал? Похищен был не далее недели. Тоска мне сердце сокрушала. Но утешение пришло в лице твоем. Изольда, стол накрой! Я друга угощу по-королевски.

— Спасибо, пить мне недосуг. Скажи-ка, друг, где шапка Невского?

— Про то не ведаю, поверь! Вина налить — “Алиготэ”?

— А сей коварный муж тебе нисколько не знаком? — Соколов показал фото фельдшера. — Есть верный слух, что шапку он запрятал у тебя!

Доктор скользнул по фото равнодушным взглядом, брезгливо поморщился:

— Такого смерда я не знаю. Но шапку... поищи. — Вдруг доктор ткнул пальцем в Кошко и двух полицейских, взятых для обыска: — Нет, пусть они поищут. А мы с тобой беседой насладимся. Или, клянусь, тебя в куски я растерзаю.

...Небольшая квартирка доктора не заняла много времени — шапки не было. Горничная Изольда рассказала

Кошко:

— Доктор — прекрасный специалист по нервным болезням. Но где-то с год назад заговорил стихами и вообще сделался как бы не в себе. С той поры пациенты повалили к нему валом. За две недели вперед записываются. Кинжал у доктора украли, он переживал. Да, этот платок наш, я вышила “А.П.”, а пуговица от нового пиджака. Загадки какие-то! Человек на фото? — Изольда надолго задумалась. — Вроде глаза знакомые и лоб. Но нет, не знаю.

...Когда сыщики покинули дом доктора, Соколов сказа:

— Стихами говорит? Не страшно, лишь бы не начал их печатать, вроде какого-нибудь Брюсова.

Беседа у крыльца

Соколов завез Кошко в сыск, наскоро выпил стакан чаю. Он сказал:

— Поеду к фельдшеру, помогу Жеребцову. Что-то долго они не возвращаются.

Он вышел на крыльцо, застегивая на больших сильных руках лайковые перчатки. На западе, в стороне памятника Пушкину, еще горел лилово-розовый закат, а здесь, в узкой кишке переулка, стоял странный полусвет и висела в воздухе невообразимая тишина.

Вдруг его слуха коснулся резкий скрип снега, звонкий голос, крикнувший “гись!”, и возле него остановились сани. Потягиваясь и с явным удовольствием распрямляя свои затекшие от сидения члены, из саней вылезли Ирошников, Жеребцов и доктор Павловский.

— Аполлинарий Николаевич! — расцвел от счастья Жеребцов при виде любимого шефа. — Жаль, что с нами не поехали. Любопытный тип этот Гремов. Уж более года он лицо бреет, на дятла стал похож. Скверный характер, ненавидит всех и вся, кроме себя, разумеется. Психопат, склонный к агрессии. Но он к убийству отношения не имеет. У него алиби.