Граф Соколов — гений сыска

Гусаков увидал человека лет тридцати в расстегнутом плаще, в косоворотке с расшитым воротником, кепи в виде блина с коротким козырьком. Челюсти человека были плотно стиснуты, левое веко чуть опущено. Человек зорким, настороженным взглядом скользнул по фигуре Гусакова и направился к выходу. Правую руку он держал в кармане.

Гусаков вскочил со стула, на котором сидел, и устремился к человеку:

— Извиняйте за беспокойство, огоньку не найдется ли? Спички, мать их к кочерге, отсырели.

Человек на мгновение задумался, но потом с кривой усмешкой полез левой рукой в карман и протянул спички. Гусаков чиркнул одну — сломал, другую нечаянно загасил, стал зажигать третью.

Человек сквозь зубы со злобой сказал:

— Оставь спички себе! — и хотел идти дальше.

Гусаков преградил ему дорогу:

— Ну подожди! Вот, видишь, и прикурил я. А то: “Оставь!” Так, брат, прокидаешься! Спички тоже денег стоят. Я, понимаешь, из Твери. Привез вещичку толкануть, — Гусаков мучительно соображал, какую он привез “вещичку”. — Закачаешься! Бруллиантовая!

Человек сильной рукой отодвинул Гусакова и прошипел, не разжимая челюстей:

— Линяй отселя, пока лопухи не оторвал!

— Котлы прими за “синюю”, — жалобно заскулил Гусаков и протянул карманные часы. — Возьми, у меня внутри все горит, выпить страсть как хочется.

Гусаков, подобно клещу, вцепился в рукав подозрительного субъекта. Он знал, что Соколов прибудет сюда с минуты на минуту, ибо от сыска — рукой подать. В сутолоке, которую он сам создавал, Гусаков успел прощупать: в кармане субъекта был револьвер. И каждую секунду мог прогреметь выстрел.

Но вот наконец влетел Соколов. Рядом с ним был, понятно, неразлучный друг — Жеребцов. Соколов, завидя субъекта, радостно воскликнул:

— Кого вижу! Собственной персоной Семафор. Откуда взялся? А я полагал, что ты, Семафор, на каторге к тачке прикован. Виноват, ошибся. Страсть как хочется с тобой побеседовать. Руки подыми, ну!

(Сделаем маленькое отступление. В сыскной полиции была обширная коллекция фотографий особо опасных преступников. Соколов изучил ее назубок. Вот почему, увидав знакомое лицо, он тут же вспомнил его кличку.)

На мгновение Семафор от неожиданности опешил. Затем выдернул из кармана револьвер, направил в голову Соколова. Грохнул выстрел. Жеребцов, который первым бросился на преступника, отвел руку, но сам охнул: пуля навылет прошла через плечо.

Гусаков сбил с ног преступника. Соколов и обливающийся кровью Жеребцов навалились на него, нацепили наручники.

— Где Ипполит? — спросил Соколов.

— Спроси у ангелов! — дерзко отвечал Семафор.

* * *

...Несколько дней Соколов бился с матерым преступником, но тот стоял как стена: “На, кожу с живого сдирай, бриллианты не отдам!”

И тогда у сыщика родилась некоторая идея.

Купель

В тот год знаменитый на всю Москву цыган Яшка водил на цепи медведя — громадного лохматого зверя. Яшка научил медведя переплывать реку. На Большом Каменном мосту собирались сотни горожан лупоглазить, как Яшка спускал в воду зверя. Тот плыл к другому берегу, где с бутылкой водки его ждала цыганка Галя, жена Яшки.

Она выливала водку в вонючую пасть, и заметно повеселевший зверь отправлялся в обратное плавание.

Однажды Яшка был препровожден в сыскную полицию и имел непродолжительную, но содержательную беседу с Соколовым. На другое утро медведь был доставлен к Большому Каменному мосту. Здесь уже поджидала арестантская карета. Из нее вывели оторопелого Семафора.

Соколов взглянул в лицо убийцы:

— Про бриллианты и с тобой говорить больше не желаю. Но натешусь вдоволь. И шпанка, вон, видишь, все ваши с Хитровки да из малин пришли — это я их собрал. Пусть над тобой повеселятся. — Он дал знак цыгану: — Сажай лихого кавалериста на лесного зверя.

Толпа цыган, ожидавших приказа, бросилась на Семафора, посадила его на спину медведя и крепко-накрепко привязала вожжами:

— Пускай!

Яшка подтолкнул медведя к воде. Тот, почуяв седока, кровожадно заревел, переступая на задних лапах, собрался кататься но земле, не желая терпеть на горбу человеческий дух. Но Яшка ловко подтолкнул медведя штырем, и тот бултыхнулся в тягучую воду, у берегов покрывшуюся тонким льдом, и поплыл к другому берегу.

Дружный гогот огласил берега. Орала шпана:

— Семафор, погоняй! Пришпоривай! Овса не жалей! Вода была совсем ледяной, жгучей. Па стремнине волны гуляли через медвежью спину, с головой накрывая Семафора.

Медведь наконец выбрался на противоположный берег. (Тогда еще не было высокого парапета.) Галя налила в медвежью пасть праздничную норму — две бутылки водки. Пошатываясь, подгоняемый металлическим прутом, медведь отправился в обратное путешествие.

Река теперь оглашалась истошными криками Семафора:

— Снимите! Не надо! Все скажу!

Эти крики тонули в диком хохоте жулья, воров и шпанки. Семафора не любили и радовались его сраму.

Когда Яшка вытянул за моментально обледеневшую цепь медведя, Семафор взмолился:

— Аполлинарий Николаевич, черт с ними, с бриллиантами! Они на чердаке спрятаны, в Даевом переулке. Отвяжите! В тюрьму хочу.