Народ, еще непуганный аферистами во фраках и манишках, понес рубли в двухэтажный дом на углу Салтыковского переулка. Здесь швейцар с низким поклоном отворял двери каждому — простолюдину с тем самым рублем и генералу с солидным капиталом. На стенах висели красочные рекламные проспекты, картинки, диаграммы. Они наглядно показывали, куда идут средства вкладчиков и откуда спустя уже полгода начнет бить золотой фонтан дивидендов.
Чтобы не заставлять вкладчиков томиться в очереди, их обслуживал целый штат клерков и кассиров.
Два расторопных молодца в расшитых по вороту шелком кумачовых рубахах и подпоясанных поясками о двух кистях, подавали — по свершении сделки — чашечку кофе, чая или рюмку водки — по желанию самого клиента.
По Москве пошла гулять легенда (которая, как известно, самая сильная реклама), что “у Трахмана можно разбогатеть”. И людской поток к двухэтажному дому под зеркальной вывеской и с картинками на стенах с каждым днем все более густел: каждому хотелось получить доходец, лежа на печи.
Друг народа
Сам Иван Трахман раздобрел на глазах, взгляд карих глаз сделался величественным и строгим. Одежду теперь он шил только у знаменитого Жака. Обедал в дорогом “Славянском базаре”. По вечерам его часто видели у “Яра”, где он щедрой рукой одаривал цыганок из хора. В газетных киосках по пять копеек за штуку быстро раскупались открытки с портретом Трахмана. Простой народ, сдавший банкиру рубли, боготворил его. Дамы мечтали о знакомстве с ним. Деловой мир удивлялся и даже восхищался еще невиданной ловкости.
Газетчики пронюхали: на 2 января “первый день выплаты дивидендов”. Трахман заказал в “Славянском базаре” большой зал, где для пятисот различных вкладчиков — по лотерее — банкир давал обед.
Газеты опубликовали рождественское интервью Трахмана. Подобно доброму Деду Морозу, он обещал только хорошее: “Деньги вложены в самое высокодоходное предприятие” — золотые прииски Западной Сибири. Приглашаю любого желающего убедиться, сколь наше дело прибыльно. И вот в канун триумфа — страшная трагедия.
Головешки
Сыщики прибыли на пепелище быстро — угли еще не успели остыть. Соколов в свете электрических фонарей увидал выгоревшее помещение. Сейфы были открыты и опустошены. На полу операционного зала, поджав руки и ноги, в так называемой “позе боксера” чернел обуглившийся труп. Веки обгорели, глаза, словно белесые бельмы, дико выпучены, зубы оскалены.
Доктор Павловский склонился над трупом:
— Повреждена вся толща кожи, ткани и внутренние органы, очевидно, сильно уплотнены. Судя по хорошему состоянию зубов — это молодой человек. Не старше двадцати пяти - тридцати лет. Одежда практически вся сгорела.
Соколов возразил:
— Нет, со стороны спины выглядывает кусочек ткани Тонкое сукно. Похоже, что сгоревший был одет в пиджак. А вот пуговица желтого металла, другая. На пальце — золотой перстень, кажется, с бриллиантом.
Жеребцов наклонился, поднял с пола очки:
— Вот, черепаховая оправа обгорела. Аполлинарий Николаевич, на темени зияет рана.
— Да, сначала злоумышленник стукнул жертву топором, затем обложил его бумагами, видимо, отчетной документацией, облил бензином и — чиркнул спичкой! — сказал Соколов. - Канистра за дверями стоит, мы мимо нее прошли,
— Стало быть, — задумчиво произнес Кошко, — убит сторож,
— Никак нет, — живо откликнулся Соколов. — Где видели бедных сторожей, носивших на пальцах бриллианты? Эй, Гусаков-старший, хватит лясы точить, отыщи сторожа — дворник наверняка его адрес знает. И заодно уточни, где Трахман живет.
Горькие слезы
Через полчаса Гусаков притащил не пришедшего в себя после вчерашней пьянки сторожа Карабанова. Это быт крепкий в плечах мужик с угреватым красным лицом, хранившим неизбывную печать тупости.
— Ты, паразит, почему ночь провел не на службе? грозно спросил Соколов.
— Дак, это вчерась барин, ну, господин Трахман, изволили выдать мне на водку “зелененькую” и сказали; “Иди, дескать, выпей праздника ради! А я как бы вместо тебя подежурю — мне, дескать, с бумагами следоват разобраться. До утра буду стараться!” Ну, я и пошел к Мартемьянычу, это трактир на углу Столешников. Домой лишь за полночь доставился.
Соколов позвал Жеребцова:
— Едем к Трахману!