Граф в законе. Изгой. Предсказание

Стоя у окна, Виктор часто повторял эти мирные слова. Но тут вдруг почувствовал и признался себе: эти слова — невольное самовнушение, интуитивная попытка отгородиться от подспудно мучившей его, то нарастающей, то утихающей смуты. Было такое ощущение, будто в его опустевшей на время душе поселился незваный аморфный сожитель. Когда Виктор занимался своими успокаивающими, воздушно-розовыми суждениями, нахальный инкогнито неуемно метался, проявляя недовольство всем, чему радовался Виктор. Хозяин убежденно говорил: «Все хорошо…», а сожитель бесился от скуки и тоски, рвался куда-то, похоже, за лесной горизонт. Хозяин отдыхал в покое, а настырный сожитель извлекал из памяти один контраргумент за другим, выстраивая целый город аксиом вокруг шеленбаумского довода: «Человек — животное коллективное». И повернул-таки, стервец, ход приятных возлеоконных мыслей, заставил Виктора согласиться с тем, что любое затишье временно, что рано или поздно придется выйти к людям, чтобы жить. Даже Диоген, убеждал он, выбирался из своей бочки.

Неустойчивое внимание Виктора обратилось к дверям соседней комнаты. За ней скрывался такой же анахорет. Такая же ходячая перебинтованная мумия. Интересно, когда не видишь лица, человек исчезает, становится ожившей глыбой, а чаще — пугающей тенью.

Вошла молчаливая медсестра. Поставила поднос с ужином. Виктор снова машинально отметил: «Нет, рыжий пушок на ее руках не может фосфоресцировать…»

— Скажите, пожалуйста, — спросил он, — а кто находится в соседней комнате?

— Не могу. Не положено, — сухо ответила она. Но, видимо, ночные упражнения хоть самую малость, но сблизили их, поэтому она раскрыла одну, кажется, очень большую тайну: — Через пять дней он уезжает.

— А я когда?

— Вы через одиннадцать. Вас отвезут в другое место. Снимут бинты. Сфотографируют, чтобы сделать новый паспорт. — И с мольбой посмотрела на Виктора. — Только я об этом ничего не говорила.

— Конечно, — заверил он.

С ее уходом что-то неуловимо значительное исчезло из комнаты. Виктор никак не мог понять, что именно унесла с собой эта непонятная женщина.

Внизу по узкой тропе деловито пробежал рыжий пес. Опять страдальчески вздохнул надоевший сожитель: «Дай, Джим, на счастье лапу мне…» Есенинская строка отзывалась в Викторе мягкой грустью.

Еда, которую Виктор принимал здесь, как зажравшийся гурман, не вызвала прежнего удовольствия. Цепляя вилкой овощное рагу и запивая его вином, он по прихоти неутихавшего сожителя пытался проникнуть в соседнюю комнату сквозь бревенчатую стену.

«Ты ищешь повод, чтобы зайти ко мне… Тебя тянет поговорить с кем-нибудь… Облегчить себя откровением… Ты ищешь повод…»

Не удивился, обрадовался, когда услышал вежливый стук.

— Войдите!

Дверь открылась. Устрашающего вида идол, обмотанный сверху белым, переступил порог. Взвившийся клок волос. Розоватые уши. Глазницы с выжидающе застывшим взглядом. Женственно-пухлые говорящие губы.

— Простите за вторжение… У вас нет желания сыграть в шахматы?

Другой белый идол быстро переставил поднос с оставшейся едой на подоконник.

— С удовольствием. Проходите.

Вынырнувшая из-за спины гостя шахматная доска, самодовольно поблескивая, разлеглась на освободившейся тумбочке.

Виктор сел на кровать, гость напротив него на стул.

— Коль я ворвался к вам, — сказал он слегка возбужденно, — начинайте белыми… Не знаю, как вам, но мне осточертело сидеть затворником в келье. Вот я и пришел, несмотря на тутошние запреты. Ведь все равно — выйдем отсюда, не узнаем друг друга. Тем более мы и сейчас в масках. Думаю, не грех пообщаться. Так-так… Любимый ход Остапа Бендера? Что ж, я пойду так же.

Они склонились над лоснящейся от довольства шахматной доской.

Виктор пытался угадать, кто сидит перед ним. Преступник, вынужденный сменить облик? Сбежавший от своих вкладчиков банкир? Актер, задумавший омолодиться? Сейчас узнаем.

«Как ты там, Наденька, бедная моя? Зря конем сходил… Ну ничего. А этот фрукт не из их стаи? А чего мне бояться! Через пять дней попробуй найди мене! Наденька, милая, уж пожалуйста, береги себя…»

Виктор глянул на его выскочивший из-под бинтов клок волос.

«Думай о том, как ты здесь оказался… Почему решил сделать операцию… Чем займешься, когда уедешь отсюда…»

Торчащий клок волос стал тут же нестройно излучать запрошенное Виктором:

«Почему операцию?.. Иначе не скроешься от этой сволочи. У нас не любят честных удачливых предпринимателей. А я могу выстраивать удачу. Могу, хотя никого еще ни разу не обманул. Трудно поверить: ни-ко-го! Так мама воспитала. Добра хотела. А я от этого добра страдаю. Он может перекрыть турой всю линию. А мы пешечкой вперед. Вот так… Не мама виновата, жизнь у нас такая стервозная, жестокая. Костоломы, меня решили назначить жертвой! Грубо работают, но надежно, как палачи. Сами чистенькими остались да еще мой ресторан заполучили. Первобытная дикость. А силы ее побороть нет. Вот что обидно. Придется начинать все сначала. С другим лицом и новым паспортом…»