Графиня де Монсоро

— Ваше высочество, убив меня, вы ничего не добьетесь, — сказал он. — Есть тайны, которые всплывают вместе с трупами! Останемся же каждый на своем месте: вы — королем, исполненным милосердия, а я — самым смиренным из ваших подданных.

Герцог ломал себе пальцы, вонзая ногти в ладони.

— Полноте, полноте, мой добрый сеньор, сделайте что-нибудь для человека, служившего вам верой и правдой.

Франсуа встал.

— Чего вы просите? — спросил он.

— Ваше величество…

— Несчастный! Ты хочешь, чтобы я тебя умолял?

— О! Ваше высочество!.. — Монсоро поклонился.

— Говорите, — пробормотал Франсуа.

— Ваше высочество, вы даруете мне прощение?

— Да.

— Вы помирите меня с бароном де Меридором?

— Да, — сказал герцог, задыхаясь.

— И вы почтите мою супругу улыбкой в тот день, когда она появится при дворе королевы, куда я хочу иметь честь ее представить?

— Да, — сказал Франсуа. — Это все?

— Больше ничего, ваше высочество.

— Идите. Я даю вам слово.

— А вы, — шепнул Монсоро в самое ухо герцога, — вы сохраните трон, на который я вас возвел! Прощайте, государь.

На этот раз он говорил так тихо, что его слова прозвучали в ушах принца сладчайшей музыкой.

“Мне остается только выяснить, — подумал Монсоро, — от кого герцог все узнал”.

XXXVI О ТОМ, КАК ПРОХОДИЛ БОЛЬШОЙ КОРОЛЕВСКИЙ СОВЕТ

Желание графа де Монсоро, высказанное им герцогу Анжуйскому, исполнилось в тот же день: граф представил молодую супругу ко двору королевы-матери и ко двору королевы.

Генрих лег спать в дурном настроении, так как господин де Морвилье предупредил его о том, что на следующий день следовало бы собрать Большой королевский совет.

Король ни о чем не спросил хранителя печати. Час был уже поздний, и его величество клонило ко сну. Для Совета выбрали самое удобное время, с тем чтобы не помешать ни сну, ни отдыху короля.

Почтенный государственный муж в совершенстве изучил своего повелителя и знал, что, в отличие от Филиппа Македонского, Генрих III, когда он не выспался или проголодался, слушает доклады недостаточно внимательно.

Он знал также, что Генрих, страдающий бессонницей, — не спать самому, таков уж удел человека, который должен следить за сном других, — среди ночи непременно проснется, будет думать о предстоящем заседании Совета и отнесется ко всему с должным вниманием и полной серьезностью.

Все произошло так, как предвидел господин де Морвилье.

После первого сна, продолжавшегося около четырех часов, Генрих проснулся. Вспомнив о просьбе хранителя печати, он уселся на постели и принялся размышлять. Вскоре ему надоело размышлять в одиночестве, и, соскользнув со своих пуховиков, он натянул шелковые панталоны, сунул ноги в туфли и во всем своем ночном облачении, придававшем ему сходство с привидением, направился при свете светильника, который с тех пор как Сен-Люк увез с собой в Анжу дуновение Всевышнего, больше не угасал, направился в комнату Шико, ту самую, где так счастливо провела свою первую брачную ночь Жанна де Бриссак.

Гасконец спал непробудным сном и храпел, как кузнечные мехи.

Король трижды потряс его за плечо, но Шико не проснулся.

Однако, когда на третий раз король не только потряс спящего, но и громко окликнул его, тот открыл один глаз.

— Шико! — повторил король.

— Чего еще? — спросил Шико.

— Ах, друг мой, — сказал Генрих, — как можешь ты спать, когда твой король бодрствует?

— О Боже! — воскликнул Шико, притворяясь, что не узнает короля. — Неужели у его величества несварение желудка?

— Шико, друг мой! — сказал Генрих. — Это я.

— Кто ты?

— Это я, Генрих!

— Решительно, сын мой, это бекасы давят тебе на желудок. Я, однако, тебя предупреждал. Ты их слишком много съел вчера вечером, как и ракового супа.

— Нет, — сказал Генрих, — я их едва отведал.

— Тогда, — сказал Шико, — тебя, должно быть, отравили. Черт возьми, Генрих, да ты весь белый!

— Это моя полотняная маска, дружок, — сказал король.

— Значит, ты не болен?

— Нет.

— Тогда почему ты меня разбудил?

— Потому что у меня неотвязная тоска.

— У тебя тоска?

— И сильная.

— Тем лучше.

— Почему тем лучше?

— Да потому, что тоска нагоняет мысли, а поразмыслив хорошенько, ты поймешь, что порядочного человека будят в два часа ночи, только если хотят преподнести ему подарок. Посмотрим, что ты мне принес.

— Ничего, Шико. Я пришел поболтать с тобой.

— Но мне этого мало.

— Шико, господин де Морвилье вчера вечером явился ко двору.

— Ты водишься с дурной компанией, Генрих. Зачем он приходил?

— Он приходил просить у меня аудиенции.

— Ах, вот человек, умеющий жить. Не то что ты: врываешься в чужую спальню в два часа пополуночи.

— Что он может мне сказать, Шико?

— Как! Несчастный, — воскликнул гасконец, — неужто ты меня разбудил только для того, чтобы задать этот вопрос?

— Шико, друг мой, ты знаешь, что господин де Морвилье ведает моей полицией.

— Да что ты говоришь! — сказал Шико. — Ей-Богу, я ничего не знал.

— Шико! — не отставал король. — В отличие от тебя, я нахожу, что господин Морвилье всегда хорошо осведомлен.

— И подумать только, — сказал гасконец, — ведь я мог бы спать, вместо того чтобы выслушивать подобные глупости.