Графиня де Монсоро

— Сударыня! — воскликнул он. — Вы можете меня презирать, вы можете меня ненавидеть! Я полагал, что я кое-что значу в этом мире, а я всего лишь ничтожная пылинка. Я думал, что способен на что-то, а мне не дано даже вырвать сердце из своей груди. Сударыня, вы действительно супруга господина де Монсоро, и с этого часа — супруга законно признанная: нынче вечером вы будете представлены ко двору. А я всего лишь бедный дурак, жалкий безумец, впрочем, нет, скорее, вы были правы, господин барон, — это герцог Анжуйский трус и подлец.

И, оставив испуганных отца и дочь, обезумевший от горя, пьяный от бешенства, Бюсси выскочил из комнаты, сбежал по ступенькам вниз, прыгнул в седло, вонзил шпоры в бока коню и помчался куда глаза глядят, бросив поводья и сея вокруг себя смятение и страх. Судорожно прижимая руку к груди, он думал лишь об одном: как бы заставить умолкнуть отчаянно бьющееся сердце.

XXXV О ТОМ, ЧТО ПРОИЗОШЛО МЕЖДУ ГЕРЦОГОМ АНЖУЙСКИМ И ГЛАВНЫМ ЛОВЧИМ

Настало время объяснить читателю, почему герцог Анжуйский нарушил слово, данное Бюсси.

Принимая графа де Монсоро после разговора со своим любимцем, герцог искренне намеревался последовать советам Бюсси. В его теле желчь легко приходила в возбуждение и изливалась из сердца, источенного двумя главными страстями, свившими в нем гнездо: честолюбием и страхом. Честолюбие герцога было оскорблено, а страх перед позорным скандалом, которым грозил Бюсси от имени барона де Меридора, весьма ощутимо подхлестывал его гнев.

И в самом деле, два таких чувства, соединившись, вызывают опасный взрыв, особенно если сердце, в котором они гнездятся, обладает толстыми стенками и плотно закупорено, подобно бомбе, до отказа начиненной порохом, — тогда сила сжатия удваивает силу взрыва.

Поэтому герцог Анжуйский принял главного ловчего, сохраняя на лице одно из тех суровых выражений, которые приводили в трепет самых неустрашимых придворных, ибо все хорошо знали мстительный нрав Франсуа.

— Ваше высочество пожелали меня видеть? — спокойно осведомился Монсоро, глядя на стенной ковер.

Этот человек, привыкший управлять настроениями своего покровителя, угадывал, какое яростное пламя бушует под его видимой холодностью. И можно было бы сказать, одушевив неодушевленные предметы, что он пытается выведать у комнаты замыслы ее хозяина.

— Не бойтесь, сударь, — сказал герцог, разгадав истинное значение взгляда Монсоро, — за этими коврами никого нет; мы можем разговаривать свободно и, главное, откровенно.

Монсоро поклонился.

— Ибо вы хороший слуга, господин главный ловчий Французского королевства, и привязаны к моей особе, не так ли?

— Я полагаю, ваше высочество.

— Со своей стороны я в этом уверен, сударь: ведь это вы не раз открывали заговоры, сплетенные против меня; ведь это вы помогали мне в моих делах, часто забывая свои собственные интересы и даже подвергая опасности свою жизнь.

— О, ваше высочество!

— Я все знаю. Да вот совсем недавно… Придется напомнить вам этот случай, ведь сами вы поистине воплощенная деликатность и никогда даже косвенно не упомянете об оказанной вами услуге. Так вот недавно, во время этого злосчастного происшествия…

— Какого происшествия, ваше высочество?

— Похищения Дианы де Меридор! Бедное юное создание!

— Увы! — пробормотал Монсоро так, что нельзя было понять, к кому относится его сожаление.

— Вы ее оплакиваете, не так ли? — сказал герцог, снова переводя разговор на твердую почву.

— А разве вы ее не оплакиваете, ваше высочество?

— Я? О! Вы же знаете, как я сожалел о моем роковом капризе! И, подумайте, из-за моих дружеских чувств к вам, из-за привычки моей к вашим добрым советам я позабыл, что, не будь вас, я не похитил бы юную девицу.

Монсоро почувствовал удар.

“Посмотрим, — сказал он себе, — может быть, это просто угрызения совести?”

— Ваше высочество, — ответил он, — ваша природная доброта побуждает вас возводить на себя напраслину — не вы явились причиной смерти Дианы де Меридор, да и я также в ней не повинен.

— Почему? Объяснитесь.

— Извольте. Разве было у вас в мыслях не останавливаться даже перед смертью Дианы де Меридор?

— О, конечно, нет.

— Тогда ваши намерения оправдывают вас. Вы ни при чем: стряслась беда, случайная беда, такие несчастья происходят каждый день.

— И к тому же, — добавил герцог, погружая свой взгляд в самое сердце Монсоро, — смерть все окутала своим вечным безмолвием!

В этих словах прозвучала столь зловещая интонация, что Монсоро тотчас же вскинул глаза на принца и подумал: “Нет, это не угрызения совести…”

— Ваше высочество, — сказал он, — позволите ли вы мне говорить с вами откровенно?

— А что, собственно, вам мешает? — с высокомерным удивлением осведомился принц.

— И вправду, я не знаю, что мне сейчас мешает.

— Что вы хотите этим сказать?

— О, ваше высочество, я хочу сказать, что отныне откровенность должна быть основой моей беседы с принцем, наделенным столь выдающимся умом и столь благородным сердцем.

— Отныне?.. Почему только отныне?